Республика Мордовия

 Историко-этнографический сайт

ЛИТЕРАТУРНОЕ ТВОРЧЕСТВО ЗУБОВОПОЛЯНЦЕВ

Ждём новых произведений от зубовополянцев и выходцев из района, а посетителям сайта желаем получить эстетическое удовольствие от чтения их.

На предыдущую страницу    На следующую страницу

С. Фетисов

В ТЫЛУ ВРАГА
Отрывок из романа "Хмара"
(Роман основан на реальных событиях и посвящён зубовополянцу Никифору Тараскину)

Пришел в себя на рассвете. Попробовал встать и опять чуть не впал в беспамятство от дикой боли. Бо-лело все — голова, спина, бока, ободранные, в засохших кровоподтеках руки, а нога, кажется, была опять сломана. Чтобы не закричать, Никифор вцепился зубами во что-то твердое, что оказалось возле рта, — это был обомшелый корень, и лежал так, закрыв глаза, пока приступ острой боли не прошел. Ко-гда боль стала тупой, терпимой, он осторожно приподнял голову и осмотрелся. Он лежал, уткнувшись головой в громадный, наполовину вывороченный из земли пень, — вот, значит, обо что он ночью ах-нулся. Можно сказать, ему повезло: обломанные корневища торчали, как пики, он попал головой в раз-вилку, а могло бы и нанизать, как цыпленка на вертел, на один из могучих, толщиной в руку, оборван-ных корней.

Никифор находился то ли в лесу, то ли в приречной болотистой рощице. Обсыпанные росой кусты ив-няка матово светились в рассветной полумгле, возле самых глаз Никифора подрагивал от дыхания глянцевитый лютик, квакала где-то поблизости сонная лягушка.

Не без труда отстегнув лямки парашюта, Никифор ухватился руками за корень над головой и медленно, преодолевая боль и слабость в ноющем теле, сел на сырой мшистой земле. Теперь кругозор расширился, и он увидел свой парашют, сверкающий белизной шелка на большом засохшем дереве. «О него я стук-нулся бедром», — догадался Никифор. Среди куртин ивовых кустов выделялся сизоватый островок камыша. Никифор вспомнил лягушиное кваканье и подумал: «Там должна быть вода». Ему хотелось пить. Больше всего ему хотелось сейчас пить.

Казалось, не так боль в ноге и во всем теле мучила его, как жажда. Было ощущение, будто сухой язык распух и царапает нёбо, и все внутри ссохлось, сжалось в комок, и он думал, что боль станет меньше, если выпить немного воды.

Он пытался встать на ноги, придерживаясь за тот же, косо протянутый над землей, извилистый корень, и ему удалось встать во весь рост, но из-за боли в бедре он не смог сделать ни шагу. Пришлось снова опуститься на землю, и он пополз, подтягиваясь на руках, осторожно волоча ушибленную ногу. Полз по направлению к камышовой поросли, где время от времени, с расстановками, в которых чудилось до-вольство, блаженно квакала лягушка. Еще бы не быть ей довольной, когда сидит по горло в воде!..

Тут до его слуха донесся далекий крик петуха, потом еще и еще. Близко село!.. Никифор покосился на парашют, белеющий на дереве, и сердце неприятно сдавило, а под гармошкой ребер, где начинается желудок, стало мерзостно и давяще: с таким флагом его обнаружат сразу, едва взойдет солнце!

Не сразу додумался он срезать ножом палку с рогатиной на конце, на манер костыля, сначала поелозил вдоволь на животе, вымок до нитки в росе, стараясь так и сяк сдернуть парашют за стропы. Купол зах-лестнуло в ветвях основательно, Никифор поочередно дергал за стропы, но никак не мог найти ту точ-ку приложения сил, когда шелк как бы сам собой с тихим шуршанием соскользнет с дерева.

Помучившись с полчаса, обессиленный, он опустился в траву, и его охватило чувство безразличия, как это было уже с ним однажды на фронте. Он сидел, опершись спиною о корягу, в одной руке сжимал са-модельный костыль, другая непроизвольно поглаживала, щупала влажную сталь автомата. Погонный ремень автомата был оборван; поддело, видимо, сучком или корневищем во время приземления, и он потерял его в зарослях лютиков, а потом, когда елозил вокруг засохшего дерева, нашел. И сейчас, ка-саясь ладонью отполированного цевья и синеватого круглого магазина, Никифор испытывал чувство, знакомое тем, что держал когда-то в руках оружие. Он поглаживал свой автомат почти любовно: ору-жие в любых обстоятельствах давало выход — последняя пуля себе...

Утренний ветерок шевелил свисавшие края парашютного купола, стропы колыхались перед лицом Ни-кифора, словно кто-то перебирал их рукой. «А если, — пришла в голову мысль, — растянуть стропы так, чтобы увеличилась наветренная сторона, тогда парашют просто-напросто сдует с дерева...» Он не был уверен в успехе, но решил попробовать. Отрезал пучок строп от подвесного крепления и привязал к кусту, со вторым пучком, неуклюже налегая телом на самодельный костыль, похромал в сторону. Он даже не успел натянуть стропы как следует — купол запарусил, надулся и легко спорхнул на землю.

Отдохнув, Никифор сгреб парашют в кучу и запихал его под вывороченный корень. Сверху кое-как, на более не хватило сил, притрусил прошлогодней листвой. Теперь оставалось ждать, заметили в селе этот громадный белый флаг или нет? Если заметили, то не мешало бы выбрать себе позицию. Все равно где, потому что далеко ему отсюда не уйти. Но сначала — пить! Хотя бы пару глотков воды, хотя бы один глоток...

Камыши так густо окружили водоем, что добраться до воды с больной ногой было невозможно. Ники-фор понял это после нескольких попыток. Всякий раз он увязал руками в черном, как вакса, болотном иле и с величайшим трудом и муками выбирался назад на твердое место.

Однако жажда мучила не меньше, чем боль, и он не мог отойти от болотца, а кружил вокруг него, как на привязи, пока не обессилел вконец. Он лежал ничком, уткнувшись в росистую траву, и перед глаза-ми у него светились на листьях жемчужные капельки влаги. Он втягивал их губами, слизывал языком — это еще больше разжигало жажду. Наткнувшись на свои следы, оставленные в топкой почве, он об-наружил, что в ямку насочилось немного мутной воды. Выпил ее одним глотком и стал ждать, когда наберется снова. Вода сочилась слишком медленно. Тогда ножом он углубил ямку, и дело пошло весе-лее: каждые пять минут на дне скапливаюсь полстакана черной и дурно пахнувшей болотной воды. Он припадал к ней губами и пил с жадностью и отвращением. Напившись, тяжело перевалился на спину, чувствуя, что больше не в силах сдвинуться с места.

Никуда ему отсюда не уйти. Здесь его позиция. Похоже, последняя позиция. Ну что же, не так уж она плоха! С тыла прикрывает болотце — не подберутся. Фланги, правда, открытые, нехорошие; он лежал на пологом скате, как на краю огромного блюдца, этот край простреливался с двух сторон. Зато по фронту обзор был великолепным, редкие деревья и куртинки ивняка не мешали наблюдению, но мас-кировали Никифора и давали возможность маневра.

«Рация! — вспомнил он. — Надо бы найти рацию и передать о случившемся...» И тут же отбросил эту мысль. Он не в состоянии передвинуться на два метра в сторону, а чтобы отыскать рацию, надо изла-зить лес в радиусе по меньшей мере двух километров. И надо же так случиться, что он ударился о сухое дерево именно тем бедром, которое год назад было раздроблено пулей!.. Ах, если б только не нога, он исчез бы в этом болотистом лесу, как иголка в стогу сена... Но, может быть, еще повезет: товарищи найдут его раньше, чем появятся немцы...

Мысли мешались в его голове, и ни одну из них он не додумывал до конца. Нельзя их было додумать, потому что на вопросы, которые вставали перед ним, не было ответов. И прежде всего не было яснос-ти в самом главном: успели заметить его парашют или нет? Будет ли облава или нет?

Утреннее атласно-голубое небо простиралось над Никифором. В ближних кустах пересвистывались ма-линовки. Подальше, в чащобе, неутомимо выщелкивал соловей. Что соловью война! Знай себе поет не-разумная птаха.

С досадой увидел Никифор, какое ошеломляющее впечатление произвел он на женщину и девочку. И надо ему появиться перед ними так внезапно! «Еще, дурень, автомат напоказ выставил», — выругал себя и сделал дружелюбный, успокоительный жест.

— Не бойтесь, — сказал он. — Я худого не сделаю. Заблудился я.... И ногу, как на грех, повредил. Это что там за деревня, мамаша?

Дарья Даниловна криво улыбнулась, медленно встала на ноги.

— Испужал ты меня до смерти, сынок, — слабым голосом проговорила она, не сводя с Никифора часто мигающих глаз.

— Простите, нечаянно так вышло. Так далеко до деревни-то?

— Село у нас. Километра три, и то не будет.

Женщина мало-помалу приходила в себя от испуга. Она смотрела на Никифора острым любопытст-вующим взглядом.

— Как же ваше село называется?

— Большой Знаменкой. А наш край — Алексеевкой. — И, осмелев, сама задала вопрос:

— Ты откуда, сынок?

— Дальний я, — уклончиво ответил Никифор. — Что ж, в вашем селе немцы стоят?

— Немцы в Каменке. Там комендатура ихняя. А у нас полицаи.

— Полицаи хуже немцев! — выпалила Маруся. — Вам, дяденька, поскореича надо уходить, а то они всех парашютистов ловят...

— Цыц! — крикнула мать. — Кому говорила, чтоб помалкивала?..

— Каких парашютистов? — с неуклюже разыгранным удивлением спросил Никифор.

— Вот что, — сказала Дарья Даниловна. — Стара я, сынок, чтоб меня за нос водили. Мы твой парашют видели на болоте. Хошь притворяйся, хошь нет — только советую: из плавней поскореича выбирайся: тут полицаи облавы делают и тебя могут поймать.

Под серым налетом грязи и от усталости у Никифора на лице проступил румянец.

— Что ж, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Если вы догадались, то помогите мне... — Он опустился на пенек, осторожно вытянув больную ногу. — Мне укрыться где-нибудь... На время. Пока подживет нога.

Дарья Даниловна ответила ему не сразу. Нелегко сказать «да», когда за это можно заплатить ценою собственной жизни. Но сказать «нет» тоже не могла. А Никифор, видя нелегкое раздумье женщины, заподозрил неладное: «Уж не обдумывает ли она, как выдать меня немцам?..»

Дарья Даниловна Козлова — бывший депутат Знаменского сельсовета и передовая ланкова (звеньевая - украинский) колхоза «Вторая пятилетка» — раздумывала сейчас не о том, помогать или не помогать. Она прикидывала, как лучше и безопаснее спрятать парашютиста. Но ничего лучше, чем взять его в свою хату, не придумала.

Так и сказала:

— Сховаю тебя покуда в своей хате, а поправишься — побачим.

— Спасибо, — выдавил из себя Никифор.

Он колебался: довериться ли этой женщине или поставить свои условия, при которых она не смогла бы безнаказанно его предать.

— Мы тебя в возке довезем. Хворостом завалим и довезем... «А-а! — решил Никифор. — Будь что будет!»

— Ты племянником моим скажешься, — толковала женщина. —Меня зовут Дарья Даниловна, а по фа-милии Козлова. А тебя как величать?

Вопрос застал Никифора врасплох.

— Дмитрием... э-э... Махиным.

Это была первая пришедшая на ум фамилия — фамилия мужа сестры. Он почему-то полагал, что свою настоящую фамилию должен скрыть. Словно не все равно, под какой фамилией умирать, если попа-дешься в лапы к немцам!...

Дарья Даниловна свалила с возка хворост, разостлала на днище траву. Никифор полез туда с автоматом в руках, но Дарья Даниловна запротестовала:

— Господь с тобою, Митя! Свою стрелялку здесь оставь. Обыск в хате сделают, тогда верный конец. А так еще попробуй докажи, что ты не мой племянник!...

Никифор слабо улыбнулся: женщина оказалась не такой уж простой, а самое главное — он начинал ей верить.

Автомат он спрятал в дупле старой ивы. Огляделся, запоминая место.

В маленькой ручной тележке пришлось лежать боком, скорчившись в три погибели. Сверху Дарья Да-ниловна с помощью Маруси соорудила перекрытие из хвороста, но, как ни старалась, не сумела уло-жить хворост так, чтобы при движении возка он не беспокоил больную ногу Никифора. Стоило возку тронуться, как большие и мелкие сучки стали долбить, сверлить тело. Никифор изо всех сил упирался в хворостяной настил, чтобы создать промежуток между ним и собой. На ухабах возок раскачивался, хворост давил с двойной тяжестью, и Никифор скрипел зубами от боли.

Время от времени Дарья Даниловна останавливалась передохнуть и шепотом окликала:

— Митя? Как тебе?

— Ничего. Нормально, — отвечал Никифор.

Снова катился возок, и снова мучился от боли Никифор. Тело его обсыпало скользким потом, руки оде-ревенели. Шелест деревьев прекратился, а стук колес стал звонче — Никифор догадался, что выехали из леса.

Вскоре рядом послышалось квохтанье кур, мемекнул теленок, где-то хлопнула дверь, и женский голос певуче произнес:

— Коленька-а! Иди, сыночек, к маме. Ну? Ножками топ-топ... Потом грубый мужской бас прокричал:

— Эй, а ну погоди!

Возок остановился. «Попался!.. — екнуло у Никифора сердце. — Черт меня дернул оставить автомат...»
Неторопливые грузные шаги оборвались рядом.

— В плавни ездила? А пропуск имеешь?

— Как же, господин Эсаулов! Вот он. Раевский вчерась выдал, — взволнованно зачастила Дарья Дани-ловна.

— Гм! — откашлялся бас. — А это зачем у тебя?...

Он подошел вплотную к возку — Никифор слышал его сиплое дыханье — и выдернул клок травы из-под самого бока Никифора.

— В пропуске сказано, дозволяется заготовка дров, а про траву ничего не сказано. Это как?

— Я не знала, господин Эсаулов. Завсегда в плавнях для скотины косили!

— Не знаешь, шалава? При Советской власти, небось, все знала, а теперь не знаешь! — разгневанно за-рокотал бас. — Вот я заставлю свезти возок в сельуправу, тогда узнаешь! Сколько сегодня привезла?

— Первый это, хоть до хаты пройдить да поглядить, — залопотала Дарья Даниловна.

Господин Эсаулов посопел носом и сказал:

— На этот раз прощаю. А в следующий... — Он еще посопел и неожиданно предложил: — Если хочешь корма запасти, держи со мною связь. Я сам выпишу пропуск и достану лошадь... Только так: два воза ко мне свезешь, один — к себе. Я зла людям не желаю, заготовляй, сколько надобно. Но только чтобы бы-ло все по закону. Согласна?

— Согласна, — пролепетала Дарья Даниловна.

— Ну, прощевай. Пришлю сказать, когда лошадь будет, — сказал Эсаулов.

Возок вновь заскрипел, закачался. Никифор перевел дыханье. А что пережила за эти минуты его спасительница, он и представить себе не мог.

Навстречу им выскочила из хаты старшая дочь Дарьи Даниловны — Поля.

— Вы, маманя, будто на торги ездили, а не за дровами. Ить вечер на дворе! Чего так долго?

Маруся, шагавшая рядом с матерью, молча показала сестре язык.

С удивлением Поля смотрела, как мать затолкала возок в сарай, а не свалила хворост в углу двора, как обычно. Маруся осталась разгружать. А мать плотно прикрыла дверь сарая и молча поманила старшую дочь за собой в хату.

Сторож баштана

На тетрадном, в клеточку, листе с расплывчатым лиловым штампом в верхнем углу начертано канце-лярским почерком:

СПРАВКА
Дана настоящая г-ну Махину Дмитрию Ивановичу в том, что он находился на излечении в Могилев-Подольской городской больнице с 12/ХИ — 41 г. по 3/У — 42 г. и выписан в связи с выздоровлением.
Что настоящим и подтверждается.
Гл. врач А. Б у д а г о в.

На обороте справки значилось:

Разрешается следование к месту жительства родственников — в село Большая Знаменка Запорожской области. Военный комендант (подпись неразборчива, по-немецки).
г. Могилев-Подольск, 5 мая, 1942 г.

Подпись коменданта частично закрыта густо-черной печатью, в центре которой изображен раскрыла-тившийся орел с фашистской свастикой в когтях.

Так и эдак разглядывал Никифор справку, смотрел издали, вблизи и на свет, пытался по складам прочесть убористый латинский шрифт на обороте печати.

— А хорошо! — проговорил он наконец. — Документ что надо. Не знаю, Зоя, как вас и отблагодарить...

Признательно он посмотрел на сидевшую возле его постели девушку. Зоя сказала:

— Я не слишком сильна в немецкой орфографии, там могут быть ошибки. Так что немцам показывать небезопасно, а для полицаев сойдет. Не поймут.

— Преогромнейшее спасибо!

— Не стоит.

Девушка встала, собираясь уходить. Дарья Даниловна гостеприимно предложила:

— Погуляй еще, Зоенька. Только пришла и убегаешь. Хиба малые диты дома плачут?

— Работа по мне плачет, — улыбнулась Зоя. — Я не успела сообщить: мне на днях доверили в сельхоз-общине пост учетчицы трудодней.

— Да ну? — простодушно удивилась старая женщина.

— Представьте себе!

— С хлебом теперь будешь, — заметила Дарья Даниловна. Как у всех деревенских женщин, у нее был практичный взгляд на вещи; внешняя сторона дела ее не трогала, в первую очередь она спрашивала себя: а что это даст?

Зоя вздернула плечиком, беспечно ответила:

— Если дадут.

— А что? Могут не дать?

— Теперь вес может быть. — Девушка тряхнула кудряшками и расхохоталась, увидев, с каким напря-женным вниманием вслушивается в разговор племянник Дарьи Даниловны: даже рот приоткрыл!

— Между прочим, вам лучше переселиться в горницу, — сказала ему Зоя. — Если увидят вас в кладовке, то возникнут подозрения: ага, прячется, значит, здесь что-то не так!.. Понимаете?

— Вы правы. Спасибо еще раз!

Он отвернулся, силясь скрыть благодарные слезы. Если б неделю назад ему сказали, что первые встреченные им во вражеском тылу незнакомые люди будут рисковать своей жизнью ради спасения его, Никифора, он не поверил бы. Теперь он видел, как это делалось. Без позы, без громких фраз, как само собой разумеющееся.

Уходя, Зоя посоветовала Дарье Даниловне:

— Как только ваш племянник встанет на ноги, пошлите его к Раевскому — пусть зарегистрирует как жителя Знаменки. Иначе могут быть неприятности.

— В больницу бы ему, Зоенька...

— Потом можно в больницу. Но сначала к Раевскому.

В горнице, где хранились семена и продукты, Дарья Даниловна поставила старую железную койку, со-хранившуюся от покойного мужа. Девочки очистили кирпичом ржавчину с железных перекладин, на-били соломой тюфяк. Когда постель была готова, хозяйка пригласила:

— Перебирайся, Митя.

Переставляя перед собой табуретку и опираясь на нее руками, он пропрыгал из кладовки в комнату. Улегшись, перевел дыханье, вытер со лба испарину.

Девочки наблюдали за ним с сочувственным интересом.

— Больно, дядя Митя? — спросила младшая.

— Жарко, Маруся, — пошутил он.

Маруся выбежала из комнаты и через минуту вернулась с большим листом бумаги, на котором были нарисованы розовые лебеди на синем-синем озере. Двумя ржавыми гвоздями девочка прибила бумаж-ный коврик у кровати Никифора и сказана серьезно:

— Когда очень заболит, дядя Митя, то поглядите сюда, и полегшает. Я уж знаю. В прошлом лете у меня палец нарывал, так я лежала и картинки в книжке рассматривала, а палец не так здорово болел. Прав-да, правда, дядя Митя!

Через неделю резкие, колющие боли в бедре затихли, но на старой зарубцевавшейся ране открылся гной-ный свищ. Рубец вздулся, сделался воспаленно-сизым и твердым на ощупь.

Никифор выстругал себе костыли и мог теперь свободно передвигаться по хате. Большую часть дня он проводил у полузакрытого ставнями окна, смотрел в щель на улицу и соседский двор. Там, за стенами хаты, текла чужая, вызывающая опасливое любопытство жизнь. В жилище Дарьи Даниловны он чув-ствовал себя, словно на крохотном клочке советской территории.

Но уже в соседнем дворе, за плетнем, ходили, разговаривали, совершали какие-то свои дела непонят-ные люди, от которых таилась Дарья Даниловна, а он, Никифор, и подавно. Но с теми людьми и в том мире ему предстояло жить. Поэтому он неотрывно сидел у окна и наблюдал за улицей и соседским дво-ром, хотя ничего интересного там не происходило.

До сельской управы Никифор шел под перекрестным взглядом женщин. Пригорюнившись, они долго смотрели ему вслед, силились угадать: чей же это вернулся?

К концу пути на ладонях Никифора набухли водяные мозоли, рубашку под пиджаком хоть выжми от пота. Тупо ныла больная нога, хотя он на нее не опирался, а держал на весу.

— Вот она — сельуправа, — шепотом сказала девочка и показала на приземистое, старинной кладки здание.

Вместе с кирпичными амбарами и построенными впритык друг к другу продолговатыми сараями сель-ская управа представляла собой замкнутый четырехугольник. Внутрь вел один вход — массивные арочные ворота, возле которых прогуливался полицай с винтовкой. При виде полицая в немецком мун-дире с желтой повязкой на рукаве Никифора взяла оторопь. «Повернуть назад, пока не поздно...» — по-думал он, охваченный внезапным страхом.

Но полицай у ворот перестал ходить. Остановившись, он с интересом рассматривал незнакомого чело-века на костылях. «Иди!» — приказал себе Никифор, подавляя малодушие.

— Дядя Митя, я вас туточки подожду, — издалека, заглушённый звоном в ушах, донесся голосок Мару-си.

— Могу я видеть старосту Раевского? — спросил Никифор у полицая.

— Нема его, десь поихав, — сказал полицай, хлопая большими и светлыми, как у телка, ресницами.

— А когда вернется?

— Хто его знае, — ответил страж и поковырял пальцем в ноздре.

— А кто начальник полиции?

— Та вин же и начальник.

— К кому ж мне обратиться?

— Мабудь, к господину Эсаулову, — нерешительно посоветовал полицай.

— Он здесь?

— Туточки.

— Ага. Ну, так я к нему...

— Э-э! — полицай винтовкой загородил ему дорогу. — Не велено пущать.

Никифор растерялся: всего ожидал, только не этого. Сам пришел, а они не желают его видеть!

— Как же мне быть? — озадаченно спросил он глуповатого на вид полицая. Тот лишь похлопал в ответ белесыми глазами.

— Мне нужно видеть господина Эсаулова, — громко, с настойчивостью сказал Никифор.

Полицай долго моргал, беззвучно приоткрывал и закрывал рот, наконец, выдавил из себя нечто катего-рическое:

— Не можно!

— Ванька! — загремел из открытого окна бас. — Ты чего мордуешь над человеком? Тебе сказано було, щоб кого зря не пускав! А у человека, может, срочное дило?! Я т-тебе покажу, стервец, кузькину мать!..
При первых раскатах начальственного голоса Никифор вздрогнул и поднял лицо. В окно выглядывал бородатый мужик в таком же, как у полицая, травянисто-зеленом немецком мундире.

— Проходьте, гражданин, — пророкотал мужик, внимательно разглядывая Никифора.

Во дворе под навесом четверо полицаев играли в карты. Они удивленно вытаращились: в сельскую уп-раву приходили (большей частью за пропусками) женщины, а мужчина, явившийся добровольно, без конвоя, был явлением редким.

Поднявшись по ступенькам на веранду, Никифор очутился перед двумя смежными дверьми. Он отк-рыл ближайшую и услышал за спиной хихиканье. Прежде чем успел заподозрить что-либо неладное, пружина захлопнула за ним дверь, и он очутился в полутемном коридоре. В нос шибануло таким густым спертым воздухом, что он невольно подался назад.

На веранде послышался топот бегущих ног, заскрежетало что-то железное. Никифор попытался отк-рыть дверь и с ужасом обнаружил, что ее заперли.

— Пить...Пи-ить дай! — простонал кто-то в глубине коридора, а чей-то голос надрывно выкрикнул:

— Изверги! За что мучаете?!

Холодея спиной, Никифор оглянулся. Глаза, успевшие освоиться с полумраком, различили две внутрен-ние двери, на которых висели тяжелые амбарные замки. Голоса шли из прорезей в нижних углах — в свое время здесь, очевидно, находились кладовые, и прорези были сделаны для кошек.

Теперь-то Никифор сообразил, куда он попал и почему здесь такой тяжелый запах, пропитанный вонью воздух. Догадался, что сидевшие в кладовках люди приняли его за полицая. На какое-то мгновение по-казалось, что дурные предчувствия оправдались, промелькнула горькая мысль: «Сам пришел в тюрь-му...» Но потом вес в нем бурно возмутилось против нелепости происшедшего. «Откуда они могли уз-нать, кто я таков?.. — лихорадочно заработал разум. — Нет, конечно, тут какая-то ошибка!..»

— Откройте! Немедленно откройте! — закричал он, барабаня кулаком по дубовым доскам.

На веранде раздался взрыв хохота.

— Я вам пошучу, мерзавцы! — заорал Никифор. — Сегодня же сообщу коменданту района!

Хохот на веранде постепенно сменился настороженным покашливанием, и Никифор понял, что выбрал верную тактику.

— Да я вас всех, с-сукиных детей, так-перетак!.. — продолжал он разоряться, и у него захватило дух от собственной наглости. — Вы у меня насидитесь в комендатуре!.. Где Эсаулов?

Эсаулов сам пришел на крики, увидел перетрухнувших полицаев и понял, что те нашкодили. А посему рявкнул на них таким голосом, что те мигом обрели несвойственную живость.

Звякнул отодвигаемый засов, и Никифор с видом оскорбленного достоинства вышел на веранду. Эсаулов смотрел на красное от гнева лицо человека на костылях озадаченно, полицаи — виновато. Все ждали, что же он теперь будет делать, что скажет?

— Господин Эсаулов, — сказан Никифор. — Мне надо побеседовать с вами.

— Милости просим, — пожевал губами Эсаулов и направился ко второй, выходящей на веранду двери. Именно в эту дверь надо было идти Никифору. Но откуда он мог знать!..

В этот день Эсаулов замещал Раевского по случаю его отъезда. Сказал Раевский, что едет в Никополь по служебным делам, но все знали — на базар. Шила в мешке не утаишь, а воз, груженый продуктами, подавно скрыть невозможно.

Усевшись за стол Раевского, Эсаулов снял и положил слева от себя фуражку, разгладил бороду и дере-вянно выпрямился, словно перед фотографом.

— Я слушаю, — сказал он медленно и важно.

— К великому сожалению, — начал Никифор подрагивающим от волнения голосом, — я буду вынуж-ден, господин Эсаулов, сообщить в комендатуру...

Он продолжал тактику ошеломления, да и, собственно, ничего другого у него не оставалось. И он, как говорится, попёр напролом:

— Я усматриваю крупные непорядки, наносящие вред нашему общему делу. Вы сами видели в окно, как часовой не пропускал меня в сельуправу. А если я пришел сообщить о спрятавшихся коммунистах...

— Где? Каких? — выдохнул заместитель старосты.

— Это я к примеру, — пояснил Никифор. — Но в случае обнаружения подозрительных лиц, как это было в Каменец-Подольске, я сочту долгом сообщить об этом. Тамошний комендант лично благодарил меня за сотрудничество.

Никифор остановился, чтобы дать собеседнику оценить значимость сказанного. Эсаулов прикрыл глаза кустистыми бровями, гмыкнул и вновь неестественно выпрямил спину. «Позвоночник у него болит, что ли?» — успел подумать Никифор, вытаскивая из кармана справку, написанную Зоей Приданцевой. Он протянул ееё Эсаулову таким образом, чтобы была видна печать с немецким крючконосым орлом.

С важным видом Эсаулов развернул документ. Прежде чем приступить к чтению, зачем-то вынул из кармана карандаш, затем достал крохотный дамский платочек и дотронулся им до носа, хотя видимой надобности в этом не было. Все его движенья отнюдь не были рассеянными, а носили торжественно-показной характер.

«Зачем он ломается передо мной? Какая в том надобность?» — не без удивления подумал Никифор. Мелькнула догадка: «Он играет роль начальника, повторяет чьи-то жесты!» От того, что он понял, Никифору стало весело, и он внезапно успокоился.

Между тем заместитель старосты напряженно раздумывал: «Черт его знает, в самом деле — нажалует-ся еще! Этот хромой связь с немцами имеет, недаром у него документ... Вызовут в комендатуру, а там доказывай, что не верблюд...» Поразмыслив, Эсаулов пришел к выводу, что ему следует вести себя осторожно.

— Не извольте обижаться, господин... — Эсаулов заглянул в справку, — господин Махин. Ужо я про-песочу бездельников!

А Никифор охотно шел навстречу:

— Очень жаль, господин Эсаулов, что так произошло. И, главное, в первое наше знакомство. Ведь я на-мереваюсь некоторое время пожить здесь у тетки Дарьи Даниловны Козловой, знаете её?

— Как же! Ить мы в одном конце проживаем, — обрадовался Эсаулов. — Я ей, сердешной, еще дров по-мог в одночасье привезти. Никак, на медовый спас это было... Да еще наказал: будет в чем нужда, заявляйся до меня — помогу, — беззастенчиво врал Эсаулов.

— Так вы разберитесь со своими людьми. — Никифор мотнул головой в сторону двери и, поднимаясь с табурета, спокойно протянул руку за документом. — Из уваженья к вам, поверьте... Не хотелось бы выносить сор из избы.

— Чего уж там, господин Махин! Свои люди — сочтемся, — заверил Эсаулов.

— Я, собственно, зашел, — сказал Никифор, пряча справку в карман, — чтобы оформить свой приезд.

— Какие там оформленья! — махнул рукой Эсаулов. — У нас, чать, не в городе. Знаем о проживаньи, и ладно. А на работу мы тебя пристроим. Вот в полицию людей надоть, да какой же из тебя полицай?! — с огорчением сказал он, глядя на костыли.

— Активно буду сотрудничать по выздоровлении, — пообещал Никифор.

— Гм... Ну, да я напишу зараз записку Крушине Иосифу Давыдовичу — он голова колгоспу... тьфу!... сельхозобщины «Вторая пятилетка». Он тебя пристроит.

На клочке какой-то ведомости Эсаулов вывел корявыми буквами неграмотно:

Иосип Давыдыч нады работу падателю этай бамаги гаспадину Махину
Эсаулов.

Расстались они, можно сказать, довольные друг другом. Уже за воротами Никифор услышал раскаты баса Эсаулова, крывшего своих подчиненных распоследними словами.

Полный текст романа на сайте Дмитрия Щербинина «Молодая Гвардия»

На первую страницу
На страницу Культура и образование
На первую страницу с творчеством зубовополянцев
На предыдущую страницу с творчеством зубовополянцев
На следующую страницу с творчеством зубовополянцев