|
|
ПРИЁМЩИК РЫБЫ
Был на Енисее стан Карасино. Два хо-роших пятистенных
дома, в которых жило начальство, магазин, клуб,
мед-пункт, шесть бараков. Оттуда до Игарки семьдесят пять
километров. Жителей около ста человек — ссыльных, и
толь-ко завмаг и предколхоза — вольные. В Карасине также
были
наши пункты приёма рыбы, рабочие и приёмщики. Рыбу
ловили в двух рыбных озерах. Од-но из них называлось Окунёво, чтобы туда добраться, нужно было на катере
проплыть по Енисею двадцать километ-ров, а потом по
камням по речке Гре-мяхе. Ох, уж эта речка ! Сколько
труд-ностей она мне доставила ! Потом я всё описал в
кое-каких своих рассказах. По-сле Гремяхи ещё нужно было
шагать
|
Вид Игарки зимой с самолёта.
Современное фото. |
километра три и тогда открывалось озёро,
тянувшееся около шести километров. Но это было только
его начало, а чтобы достичь рыбораздела и барака,
которые стояли посредине озера на высоком остров-ке,
нужно в узком месте переплыть озеро на лодке — около
двух километров, потом пройти пешком ещё километра
четыре по тайге, полной грибов и ягод, и жирных
куропаток, которых того и гляди спугнёшь, и которые
пролетят метров двадцать-тридцать и опять тяжело сядут,
и тогда снова выйдешь к берегу извивающегося по тайге
озера. И всё —
в могильной тишине, прерываемой лишь хрустом ве-ток под
ногами… И — опять на лодку до островка. Рыбораздел —
кое-как сколоченный сарайчик, дверь вытесана топором из
досок, в бараке, дай Бог, уместятся человек десять,
помещение крохотное. Нет ни окон, ни печки, нет даже
пола, стоят лишь кое-как сколоченные нары...
... Бухгалтерия Игарского рыбзавода закончила годовой
отчёт. Каждый раз это событие для неё было большим
праздником. Главбуха провожали в аэропорт всегда
подвыпившим. Так же поступили и в этот раз : ехали до
аэропорта на двух санях. Кто-то увидел меня по дороге в
лесу, когда я рубил дрова, оста-новились, достали
бутылку спирта... Обещали взять меня обратно на работу.
Не взяли. И в апреле я пошёл на курсы приёмщиков, а 7-го
мая мы "вышли" на Окунёво озеро. В начале мая снег лежал
ещё по всей тайге твёрдой коркой. Идёшь по нему, и он
звенит под ногами, как чугун, хоть на лыжах, хоть на
санях с лошадьми, такой твёрдый и крепкий наст. Это
время очень удобно для охотников. Днем уже греет
солнышко, а ночью ещё морозит, деревья покрыты белым
инеем, на фоне которого издалека вид-ны тёмные силуэты
куропаток. Хорошо просматривались на белых деревьях и на
снегу белки. И ходить по насту легко. О дороге до
Окунёва озера я уже рассказал. Теперь расскажу про то,
как мы там жили.
Отправились туда семь человек : пятеро рыбаков, из
которых четверо были молодые женщины, и мы вдвоём : я —
приёмщик, и Аня Роз — засольщица рыбы, молодая, красивая
немка с Поволжья. Она ста-ла соломенной вдовой после
первой же брачной ночи : мужа посадили, а её погнали
сюда на "вольную" ссылку. Так выпускница Саратовского
университета стала специалисткой по засолу рыбы. В
общем, всего нас было семеро, а домик на озере был таким
маленьким, что ложились мы на полу все в ряд и всё равно
еле умещались, спали на боку. Первые дни мы, двое мужчин, ходили на
охоту, ловили он-датр, добывали белок, лесных куропаток,
тетеревов. А девушки чинили сети и понемногу, только для
пропитания, ловили рыбу.
А как только лёд начал таять, мы стали ходить с неводами
— началась путина : время, когда рыба ко-сяками, по
спинам друг друга, идёт на нерест. И работы тогда полно,
хоть в домик не заходи ни днём, ни ночью. Пятеро рыбаков
в день вылавливали по 3-4 центнера щуки, окуня, сороги.
Эту рыбу называли "чёрной мелочью", частиковой,
третьесортной. В этом озере водились и сибирский сиг, и
пелядка, но очень мало.
Солить окуня и щуку было очень трудно, прежде всего их
нужно было вспороть, поэтому руки всегда были исколоты,
в ранки попадала солёная вода, которая раздражала и до
того больные ссадины. Скла-дывать окуня в бочки тоже
было трудно из-за того же — острые плавники ранили
ладони и пальцы, и они нарывали. Но такая рыба шла
недолго, 10-12 дней, а как только её лов заканчивался,
другую рыбу теми же неводами ловить было уже нельзя.
Всего мы засолили 35 центнеров, и рыбаки ушли на Енисей,
а мы с обработчицей остались заготавли-вать рыбу впрок.
Аня, не разгибаясь, стояла над брезентовыми чанами.
Сачком черпала уже засолив-шуюся рыбу, промывала в
чистой воде в тузлуке и закладывала в бочки. Я подвозил
пустые бочки, затем взвешивал рыбу и давил прессом,
дополняя бочки до краёв, и ставил крышки, на которых
отме-чал вес : нетто-брутто, название рыбы и сорт. Ещё
неделя работы, и рыба была обработана и заложена в
бочки. Аня тоже уезжала, и я оставался один среди дикой
и бескрайней тайги ! В это время на озере уже не было
даже уток, они садились на гнёзда высиживать птенцов,
только селезни по вечерам под-летали к домику, да и те
молчали, будто тоже о чём-то печалились.
Бочки с рыбой стояли в никогда не запирающемся складе, и
я должен был
их
караулить — на склад могли напасть
медведь или росомаха, вскрыть бочки, и рыба могла
испортиться от дождя. Да мало ли что может случиться в
тайге ? Медведь в прошлом году постоянно здесь
промышлял, "следы" его пре-бывания до сих пор валялись
возле избушки. Охотников не было, а у рыбаков и у
приёмщика с женщи-нами оружия никакого не было, и
медведь никого не боялся, наоборот, они сами его
боялись. Приём-щик уехал с рыбаками, оставил рыбу на
радость косолапому, тот и спал всё лето возле склада, ел
досы-та и пил из озера. Я, конечно, боялся повторения
этого, потому что остался один, и не расставался с
ружьём, хоть и было оно всего лишь плохоньким
дробовиком. Медведя я мог лишь пугнуть. Как я жил здесь,
описано в книге рассказов "Золотая рыбка". Там же я
рассказал про визит ко мне медведя. Он таки приходил !
Заставил меня потрястись от страха ! Говорили, что
летом, когда медведи сыты, они не опасны и при встрече
уходят сами. Но осенью, накануне голодной зимовки, они
становятся злыми и жадными, того и гляди нападут. В это
время они готовятся к зиме и едят всё, что попадётся.
Вот и мой таёжный сосед воровал у меня крупную рыбу,
пытался утащить два заготовленных к зиме мешка му-ки, но
мешки были ветхими, по дороге разорвались, и мука
высыпалась в мокрую траву.
Скучно в эту пору в тайге и с другом, так как не на кого
охотиться, нечего ловить, а одному тем более тошно —
хоть вой. И не раз я рыдал без слёз от одиночества.
Придёт под сердце горькая досада и ду-шит...
— За что !? — кричу я в тёмную тайгу что есть сил. — За
что мне все эти испытания и лишения !? Из-верг, фашист,
провалился бы ты сквозь землю и там не нашёл бы покоя.
Какая гремучая змея тебя ро-дила !? Будь и она проклята,
чтобы заживо сгнила ! Как только земля носит тебя и как
только солнце не ослепнет, глядя на тебя и не
перевернутся звёзды !? Гад ты полосатый, сволочь, тварь,
олицетво-рение всего коварного !!! Притвора, лицемер и
лицедей, кровосос, кровопийца, людоед !!!
Так я ругал-проклинал "родного отца" от безысходности и
страданий, и будто чуть легче становилось на душе,
казалось, успокаивалось кровоточащее сердце. Мне
казалось, что слушает меня тайга, понима-ет и
сочувствует, тоже злится на него, стиснула зубы и
молчит. Поднимется хоть чуть настроение и стремление к
жизни, ухожу к зеркальному озеру, вижу утиные стаи и
лебедей, любуюсь ими и наполня-ется грудь радостным
ожиданием, в голове крутится одна и та же мысль, что
никогда, до самой смерти никому-никому, ни человеку, ни
даже зверю я не сделаю ничего плохого, а стану творить
только добро ! В тот момент хотелось обнять всю тайгу,
расцеловать каждый листочек, каждую травинку. В такие
мо-менты я был счастлив !
А по тайге уже бродила и хозяйничала щедрая и весёлая
осень. Около моего домика в тихом уголке по-селились
около сотни уже подросших утят. Они умели летать и
плавать, ныряли и играли на воде, ино-гда, подняв шум,
разом взлетали в воздух и перелетали на другой берег.
Играются, готовятся к перелё-ту, набираются сил.
Спал я на крыше, где был и склад, думал, что здесь меня
медведю не достать ! Да, да, два года назад он
поднимался сюда, утащил мешок муки, и застрелили его,
когда он уже слезал обратно. Хотя, если ему вздумается,
то он и на самое высокое дерево полезет. Лазает ведь на
кедр за орехами. Когда надо, то он очень проворен.
Встречался я с ним не раз ! Знал его привычки и повадки…
Утром я вставал рано, едва выглянет солнце и всё ещё
тихо и спокойно. Уточки, как тёмные комочки, спят
поодаль друг от друга, носы спрятаны в тёплой воде. Этих
комочков видимо-невидимо, можно за раз убить три-четыре
утки. Однажды я не удержался, выстрелил. Грохнуло в
тайге, утки поднялись надо мной чёрной тучей, лета-ют, а
назад никак не садятся — дым от пороха долго не
развеивался над водой... Много радости доста-вила мне
богатая и непроходимая тайга.
Не обо всём я успел рассказать в "Золотой рыбке", многое
ещё осталось в памяти. Не рассказал о нуж-де, которую
пришлось испытать... И про то не рассказал, как выпал
снег, и вышел я в Карасино, а там сообщили, что в Игарке заболел мой маленький, грудной ещё, сынок, и жену
вместе с ним положили в больницу. Как же теперь они
!? Как же осталась одна маленькая дочка Валя ? Ей всего
девять годков, а она оказалась одна в пустом доме !
А как же скотина : свинка и куры !? Я очень устал, но всё равно отправился в дорогу, несмотря на
начинающийся буран. Ночь была тёмной, ветер завывал —
ничего не было видно. Надеялся на то, что не заблужусь,
так как идти пришлось по-над Енисеем, в какую сторону не
повернёшь, натыкаешься на высокие и заросшие его берега.
Иду с закрытыми глазами, потому что снег мокрый и
липкий, а дороги всё равно не видно. Да и смотреть
нечего, след от полозьев саней я чув-ствую ногами. А иду
так : одна лыжа по санному следу, другая — по середине
дороги. А середина дороги намного выше санного следа,
поэтому — одна нога выше, другая — ниже. А пройти так
предстояло пятьдесят километров. Поспал в Сухарихе, в
ветхом домике, стоявшем на высоком берегу, в котором жил
старый охотник. Утром буран утих, вышло солнышко, и
через некоторое время стал виден дым Игарского
лесокомбината. Идти надо было ещё около пятнадцати
километров, а у меня уже иссякли все силы, снега было
по колено, устал, хоть на землю падай ! А на спине у
меня ещё и мешок с гостин-цами для семьи — свежемороженая
рыба. Наконец, кое-как добрался до первой улицы Игарки,
дорога дальше поднималась на высокий берег, но на него
взобраться уже не смог, упал... Лежу и думаю : толь-ко бы
не замёрзнуть, может, кто-нибудь спустится к Енисею за
водой, найдёт меня и поможет. Знал, что по этой дороге
ходили и пешком, и на санях ездили... Так и вышло — и
нашли, и помогли !
За семьёй я ухаживал две недели, сынок поправился,
прибыли мы домой, и в тот же день опоросилась свинья !
Семь поросят принесла ! Это было тогда в Игарке большим
богатством ! Двухнедельного поро-сёнка покупали за
500-600 рублей — и то продавали только близким знакомым
!
Поросят мы распреде-лили по самым хорошим друзьям —
рыбозаводским рабочим. Наступил день, когда они все
пришли с мешками. Каждый принёс бутылку. Мы запустили
поросят в дом, показывали, какие они сытые и хо-рошенькие, хвастались и попивали магарыч. Как приятно
было на душе — в кармане больше трёх ты-сяч !
Расплатимся со всеми долгами ! Люди забрали поросят и
ушли, а утром пришёл сначала один, а по-том другой —
принесли сдохших поросят. Вахтёр-механик приходил за
поросёнком с мешком, в котором обычно приносил на
подзарядку аккумуляторы. Мешок положил на пол, а
поросята нализались кисло-ты и отравились. Деньги
вернули обратно, ведь не будешь же с друзьями судиться !
Какое же было го-ре !
Выдержали. Это первое горе, второе — рыба ! Ведь она так
и висит на моей шее. Пропадёт хоть один килограмм — с
меня возьмут коммерческую стоимость — 10 целковых. Как
говорят, не выйдешь из тюрьмы. Давно уже неспокойно на
сердце, надо бы идти, а Енисей не пускает меня :
выступил на льду налуз почти до Сухарихи, на лыжах не
проехать. Конечно, на лошади можно было бы добраться.
Про-слышал, что собирается в Карасино наш директор —
Бурдаков Иван Яковлевич. До смерти не забыть мне этого
отвратительного человека ! Он был назначен откуда-то
сверху замом к директору. Потом ди-ректора перевели в Усть-Порт, а этого оставили вместо него. Первый раз я с
ним повстречался у такого же "жоха" : прибыл к нам
откуда-то завхоз Шульгин, с женой и двумя детьми. И
вдруг сыграл свадьбу, мол, только сегодня стали
законными супругами, до этого жили не расписанными. Ну,
свадьба, так свадьба, давай угощай нас ! Я пришёл без
жены, другие гости собрались, хлопнули по большому "мален-ковскому"
стакану спирта, и он пристал :
— Давай, если ты писатель, напиши роман ! Ты только
напиши — и всё ! А я подпишусь, и его издадут !
Второй раз встретился вот сейчас. Прослышал, что поедет
он сегодня на рысаке и тоже вышел. Думал : пойду
пораньше, а он догонит меня по дороге и подсадит, не
посмеет мимо проехать ! Отправился. Вы-шел из города,
залез почти по колено в снежную кисель и двигаюсь : одну
ногу достану из снега, другую втыкаю. Мокрый снег липнет
к подошвам валенок — я подниму ногу, очищу охотничьим
ножом снег, затем поднимаю другую. Так, мучаясь,
добрался к полуночи до Сухарихи и хотел уже лечь спать,
вдруг слышу, кто-то подъехал на лошади. Немного погодя
вошёл он, директор Бурдаков. Я обрадовался и ну кружить
вокруг него : распряг лошадь, подсыпал овса, положил
сена, а ему вскипятил чаю на печке. Утром напоил и
запряг лошадь, и вышел пораньше с теми же мыслями :
авось, не проедет мимо. Как же ! Проезжая мимо, только
крикнул :
— Петро, положи свой мешок, а то ведь устанешь !
Я сказал ему большое спасибо и долго не мог проглотить
застрявший ком в горле, кажется, я его и до сих пор
ощущаю... Недолго он хозяйничал, уволили с треста за
пьянку, жена его бросила и сделала карь-еру, ушла
"наверх", а старшая дочь осталась в Игарке и пошла по
рукам. Он не уехал, остался здесь же, зимой жил у
рабочих рыбзавода, а потом и им надоел, перестали
пускать, и он стал днём тереться в ма-газине возле
печки-голландки, а по вечерам, когда магазин закрывали,
шёл в ресторан или ещё куда-нибудь в тепло. Однажды я
его увидел сгорбившегося на крыльце ресторана, без
варежек, чёрно-синие руки засунуты в рукава осеннего
пальто, дрожит всем телом. Прошёл мимо, будто не узнал
его.
...Шульгина сняли с должности завхоза, поставили
начальником рыбучастка, и он поселился в Караси-не. В ту
же зиму приёмщик рыбы с Карасинского озера Шалгуев в
пьяном виде выгнал из барака рыба-чек и выстрелил в
портрет Ленина — ему дали за хулиганство и недостачу 10
центнеров рыбы 13 лет. В самый разгар зимы меня послали
принять его склад, в котором должны были находиться 350 центне-ров солёной рыбы. Рыба была в бочках,
заледеневшая, открыть их и взвесить рыбу было
невозможно. А вдруг там только вода ? Передавать мне
склад прибыл главный инженер И. И. Ефтеев — простова-тый
человек, маленький, криворотый, в какой-то чёрной
шинели.
В Карасино приехали с попутным обозом, который пришёл за
рыбой. Дальше, на озеро, пошли пешком. Дорога была уже
налажена и проторена, там ловили рыбу и зимой. Солнечный
день, лёгкий морозец, и сорок километров легко одолели
за 8 часов. Вечером в сумерках подошли к бараку, в
котором жили шесть человек : радист Аблам, Цаеры — муж с
женой, Коля Николаенко, только что вышедший из ла-геря,
и две девушки — Аня Цитель и Аня Роз, с которыми парни
спали как с жёнами. Мне об этом рас-сказали ещё в
Карасине. В бараке света не было, топилась печь, тени от
огня бегали по потолку.
— Здравствуйте ! — поздоровались мы. Кто-то вздохнул нам
в ответ. Это была Аня Роз, она лежала под Абламом, и тот
её не выпустил даже после того, как мы вошли, продолжая
своё "мужское" дело. Мы поняли и очень обиделись за то,
что он вогнал нас в краску. Не ужиная, легли с инженером
вместе на мой полушубок, укрылись его шинелью и скоро
уснули. Рано утром девушки пошли проверять сети, мы — на
склад, а Коля — относить сводки для Карасинской :
сколько за последнюю пятидневку выловле-но рыбы. Аблам,
лысый сорокалетний мужик с грязным лицом и
носом-картошкой, остался в бараке. Он вообще никогда не
вставал с места. Из тридцати бочек мы открыли только
пять, но толком ничего не увидели. Все бочки инженер
сдал мне стандартно : так, как было написано на бочках.
Например : «Брутто — 125, тара — 10, нетто — 115.
Щука крупная, крепко-солёная».
Так мы и записали в акте приёмки, и я этот акт подписал.
На складе было холоднее, чем на улице, мы дрожали, руки
не слушались, а ко всему прочему уже стемнело, и мы
здорово проголодались. Достали из открытой бочки солёную
щуку и пошли в барак. Рыбаки были уже там, рубили
топорами мороженую пелядку и ели её сырую и заледенелую
с солью и хлебом. На печке у них закипал чай. Мы сели за
дру-гой конец стола. После ужина Аблам тут же разлёгся
на своём месте на спине и сердитым хриплым голосом
позвал Аню, красивую стройную девушку :
— Эй ! Ну, чего там зависла ?
Девушка показала ему язык, однако подошла и залезла под
одеяло рядом с ним, а немного погодя дру-гая Аня
пробормотала вполголоса :
— Всегда вот так, мучает-мучает ! Иногда всю ночь с неё
не слезает... Эк, как кастрированный бык — и дела не
сделает, и покоя не даёт. Тьфу !
После этого Аблам стал для меня ещё противней, и я
больше даже в лицо ему не заглядывал, брезго-вал. Мне
казалось : посмотрю на него — и сам испачкаюсь. Утром я
закрыл склад, и мы собрались уез-жать. Аня Цитель тихо
взмолилась :
— Останьтесь ещё хоть на денек !
Спросил :
— Зачем ?
— Что-нибудь расскажете. Очень уж здесь скучно.
— Может, сегодня прибудет твой Николай, развеселит.
— Он не мой. Жена есть, вот добудет денег на дорогу и
ищи его !
— А что ж спишь с ним ?
— А куда же он ляжет ! У него нет ничего из постели,
замёрзнет !
— Нам здесь торчать некогда ! — сказал я огорчённой
девчонке. Она была маленькой, толстенькой, краснощёкой,
ну как матрёшечка. Она не попрощалась, так и стояла,
опустив голову.
— Не скоро теперь приедете ? Только на следующий год,
наверное ? — тихо спросила вслед.
Мне было приятно, что я понравился этой молоденькой
девушке и стал ждать следующей встречи.
Путùна начнётся
ещё не знаю когда, а я уже считаюсь приёмщиком на Карасинском озере, получаю ок-лад приёмщика-обработчика,
хотя сам нахожусь в Игарке. Живём мы в крохотной комнатушке,
в ней всего 8
квадратных метров — едва умещаются наша кровать и
сундучок, за которым едят и на котором спят Валя и Саша.
Днём я хожу на курсы обработчиков рыбы, а
вечерами
из стального троса
режу гвоз-ди для завхоза рыбзавода, по 8 рублей за килограмм. За один вечер нарезаю
по 2-3 килограмма. И то не-плохо !
Однажды к вечеру сижу дома на полу, режу гвозди, как
обычно. На полу пенёк, к которому прибит се-кач, и на
нём я работаю. Зашла, вернее влетела как сумасшедший
ветер соседская девчонка Валя Пан-тюкова и истошно
закричала :
— Дядя Петя ! Умер ! Сталин умер ! — и упала навзничь на
кровать, стала волосы на себе рвать.
Долго
так убивалась, потом посмотрела на меня пустыми глазами, полными
слёз, и спросила :
— Что теперь будет ?
Девчонке было лет пятнадцать. Она рвала на себе волосы,
а я радовался : ну, теперь, может быть, пересмотрят моё
дело !...
Первомай встретил с Магометом, выпивали, говорили о
политических событиях. Берия над гробом Сталина дал
клятву, что "у нас одна забота — благо народа !"
Берия стал большим человеком ! Берия, который душил
народы, которого как только земля носила !! Магомет
божился, говорил
мне
:
— Пусть засохнет мой язык, если в течении этого года
самому Берии не перережут горло или не отор-вут голову !
Я не верил.
— Спорим ?
— Спорим !
Поспорили на бутылку шампанского. И расстались : я в
первые дни мая ушёл в тайгу, а он остался в Игарке.
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
