|
|
ЖИТЕЛИ ИГАРКИ —
ВОЛЬНЫЕ И ССЫЛЬ-НЫЕ
Мои друзья-бухгалтеры —
Виктор Шульгин, Журавлёв,
Стороженко, Иргер, Михайлов
— были вольными, но общались со мной
с удово-льствием. Рябоватый Шульгин,
"трюкач", был очень пьющим, как только у него появлялся
червонец, он тотчас же пропивал его. Старал-ся
бросить пить, даже клятву давал и обра-щался "ко всем
пьяницам" через газету. Ото-слал своё "обращение", зашёл
в ресторан и, напившись, попал в милицию, а утром в
газете напечатали про него фельетон. "Трюкач" так и не
смог бросить. Зарплату пропивал до по-лучки. И вот
пришёл момент,
когда у него кон-чился срок рабочего договора, и он
собрался домой. Расчёт у него был 900 рублей. А
долгов — 850 рублей. Пароход пришёл ночью, и
он уп-лыл на нём. Никто и не ждал, что Шульгин вернёт
долги, и как же все удивились, когда утром на столе
главного бухгалтера нашли за-писку и 853 рубля вместе со
списком "кредиторов" — кому и сколько он
должен. Даже рубля никому не забыл вернуть !
Журавлёв был "артистом", выпьет и начина-ет
выделываться.
Однажды зимой голым и бо-сым поднялся на крышу, а слезть
оттуда не смог. Так и отморозил себе руки и ноги, потом
ходил на обрубках и писал культяпками, как |
Жители Игарки-работницы ресторана.
Предоставлено И. Левчаевым, внучатым племянником
писателя (Пенза). |
ворона. Был он большим озорником,
оставил двух жён, третий раз взял лаборантку Лаврову, у них ро-дился ребёнок, и осенью он
перешёл главным на консервный завод Усть-Порта. А по
дороге приклю-чилось несчастье : катер, который вёз его
семью и скарб, вмёрз в лёд и остался зимовать за 30 км
от Усть-Порта. Скоро еда закончилась, и он на своих
обрубках отправился в Усть-Порт, а жену с грудным
ребёнком оставил в охотничьем домике...
Стороженко Владимир Иванович был ещё бóльшим чудаком.
Пришёл по договору. Жена молоденькая, красавица, как
картинка с коробки конфет. Звали Катей, а мы её прозвали
—
Катеринка-картинка. То-же не первый раз вышла замуж, у
неё была тринадцатилетняя дочь от первого брака и трое
детей от Владимира Ивановича. Женщина была весёлая —
хохотушка. А сам он
— жёлто-бледное
лицо
с боль-шим носярой и мутными глазами на выкате, которыми
он никогда не смотрел прямо в лицо собеседни-ку. Три
года жил на Енисее и три года не ходил в баню. Принесёт
воды из реки и моется дома. Никто не знал, почему. Был
он замкнутым, ни с кем не дружил. Почему ? Тоже никто не
знал. За три года Катя родила ещё двоих. И была у нас
кладовщица Тоня, молоденькая, бойкая, из лагеря. Мужиков
любила, но не рожала. Однажды он сказал Тоне :
— Вот мне бы такую, как ты !
И когда у него кончился договор, он уехал и оставил
Катю. Потом ходили слухи, что он считался погиб-шим на
войне, а оказался преступником, настоящая фамилия его
была Сторож, а имя — Владимир Ан-филохиевич.
После Сторожа главным был Михайлов : маленький,
широкоплечий и кудрявый, самовлюблённый и важный. Кроме
бухгалтерского дела, ничего не знал и не умел, никогда
не читал ни книг, ни газет.
Однажды по пути на полярную научную станцию "Северный
полюс" остановились в Игарке Сметан-никова и Рина
Зелёная, которые для рабочих Игарского лесокомбината
дали концерт. Я раздобыл че-тыре билета для своей конторы,
отдал, надеясь, что два возьмёт Михайлов, а два, конечно
же, отдаст мне. Но он сделал по другому : мои билеты
отдал Шульгину, думая, что тот найдёт и для него
подруж-ку. Мне было очень обидно : сам билеты достал, а
на концерт не попал. Утром они пришли и рассказы-вают : "Сметанникова
ещё пела кое-как, как деревенская баба, а эта... фу-ты,
Арина. Синяя Арина ка-кая-то !" Так вот "знатоки" оценили
известных артистов ! Таких капризных и ограниченных людей
трудно было ещё где встретить !
После Михайлова главным пришёл Иргер : высокий чернявый
еврей, хороший был человек, и меня почему-то полюбил. В
первый же день отправился в банк, а потом зашёл в
бухгалтерию, шагнул ко мне и ещё на полпути протянул
записную книжечку и карандаш. На первой странице книжечки
было напи-сано : "П. И. Левчаеву в знак уважения. Иргер".
Потом так и жили, и работали, дружили домами, вмес-те
справляли праздники.
...
Где тяжело и ответственно — туда меня. У завода было
своё хозяйство : лошади, коровы, свиньи. Им был
нужен
корм. Из Красноярска для этих целей привозили комбикорм,
овёс, а сено заготавливали мы сами, и каждый год для
директора это дело было головной болью. Не было людей
для этого и собирали абы-дабы отпущенных с лагеря и за
плохое поведение оставленных здесь. Преступников,
пьяниц, про-пащих людей...
Однажды вызвал меня директор и говорит :
— Бросай свою бухгалтерию и езжай на сенокос, по слухам,
там никто не желает работать. Кому надо — дашь аванс, а
кое-кому и по шее, одним словом, чтобы мы без сена не
остались. Накоси и себе, при-годится !
Как же не пригодится ? В Игарке сено ходило вместо
денег. Кое-кто держал коров, а сено заготавли-вать
было некогда и некому, да и негде. Почему некогда ? Да
потому, что лето длилось всего три ме-сяца, не успеешь
оглянуться — уже летают "белые мухи", а ведь у каждого
мужика и женщины есть ещё основная работа, так сказать,
служба в государственном учреждении, где успеть бы за
день с дела-ми управиться. Да после долгой зимы хотелось
и в тёплом море искупаться, погреться на солнышке в Сочи
или Ялте. Некому же потому, что
почти
все жили по договору, временно, обычно по три года. И человек за эти три года обычно не
брал отпуск, а оставлял его на конец срока, чтобы взять
за него деньги. Отпуск — 2 месяца, а за три года —
полгода. Выходит, из трёх лет нужно было работать 2,5, а
за полугодовой отпуск набегали немалые деньги. Например,
человек по условиям договора получал в ме-сяц 300 рублей,
а через год начисляли 20 процентов заполярных, ещё через
год — 40 процентов, а через три года
—
60 ! Значит, за
последние шесть месяцев приходилось уже по 480 рублей !
6 х 480 = 2880 цел-ковых. Значит, в Заполярье после двух
с половиной лет очень выгодно продолжать работать за
боль-шие заработки и большие оклады. И отпуск вдвое
длиннее, да и процентные надбавки каждый год
уве-личивались на 20. Вот почему людям невыгодно было
брать отпуск коротким летом, хоть тогда и дел было больше
всего ! А лишних людей там не было. Скажем, приехал
человек с женой на три года, а же-лание у них проработать
2,5 и получить хороший расчёт. И если летом они оставят
свою работу, кото-рую должны выполнять по договору, то не
получат хороший расчёт и, нарушив договор, потеряют и
льготы. Вот поэтому там летом было трудно заготавливать
сено, а его на 8-9 месяцев нужно было мно-го. Оттого сено
и было в цене. И ещё : косить было почти негде. Вокруг
была дикая
тайга, куда и сту-пить невозможно : калтусы и тундра, где
вообще никакая трава не растёт, только ягель... Все
покосы уже давно были распределены и поделены между местными
жителями и учреждениями, которые дер-жали лошадей и
коров. Ну, а что останется после них — то для остальных,
прибывших позже.
Нам выделили покос на реке Хантайке — от Игарки около
ста километров. Места болотистые, ручьи, а вокруг
ракитники, осинники и луга между речушек, сено местами в
рост человека, кое-где по берегам росла смородина, уже
поспевшая и крупная, висела кистями, а собирать было
некому. Посмотришь и взгрустнётся : сколько на этих
просторах каждый год пропадает разной ягоды ! А грибов !
Орехов ! А сколько здесь по болотам уток и гусей ! А
зверей ! Медведи, лисицы, росомахи, песцы, ондатры,
белки, зайцы !...
Дали мне денег, и я отправился на Хантайку на катере.
Директор сказал :
— Там, на сенокосе, побудешь пока не заготовишь
достаточно сена — 10 паузков — 3000 тонн. Три тон-ны
накоси себе, мы привезём. Будь там полным хозяином,
вместо меня !
И вот я отправился. Взял с собой (завербовал) надёжную литовку и
двух литовцев. Добрались к вечеру. В барак, где жила
бригада косильщиков, вселились человек двадцать мужиков
и одна женщина, мок-шанка Вера. До этого Вера жила со
стариком Наумычем, а здесь снюхалась с бригадиром. Как
только я вошёл, поднялся скандал. Блатные, два-три
парня, ночевали около окна, здесь же было место и у
Веры. Я же хотел туда поселить всех женщин, хоть как-то
отделив их от мужчин. Блатари пошли на меня грудью... Я
не полез в драку. Вера осталась на своём месте рядом с
бригадиром, а литовка легла между литовцами на полу.
Меня рядом с собой положили братья, волжские немцы, тоже
ссыльные, работали на рыбзаводе в подсобном хозяйстве и
знали меня. После ужина я стал раздавать аванс. Кто
работал лучше — тому, естественно, побольше, а блатарям
и вовсе ничего. Подняли шум, стали грозить ножа-ми. Я
знал их натуру : если покажешь вид, что испугался —
сядут на шею, наступят на горло. А если не испугаешься
— сам будешь ими командовать. Я не испугался, не взяли
меня "на горлянку" и притихли удивлённо, спрятали ножи.
После раздачи аванса
денег
у меня
осталось
ещё много.
Только что гро-зивший мне блатарь (таких я на Колыме повидал
немало) уже дружески подмигивал :
— А не пропадут ?
Видимо, проверял меня. Но я только рукой махнул :
— Да
их
кто здесь тронет ?
Иначе говоря, дал понять, что здесь мне бояться некого,
сам тёртый калач. И пачку денег положил в карман
пиджака, который повесил на стену, и лёг спать —
показал, что не боюсь воров. Утром встал рано, расжёг
костёр и стал варить суп. Стали просыпаться рабочие.
Смотрю, проснулись и блатари, но вставать не торопятся.
Я покормил завтраком своё звено — литовку и двух парней
литовцев, собрал из оставленных кос
инструменты
получше, поточил и пошёл. Смотрю, бригадир почесал
затылок, собрал-ся за мной. Поднялись и подсобные
рабочие, скоренько собрались и без завтрака пошли на
работу. Я по-дождал и спросил :
— Куда так рано ? Ведь до этого выходили на работу
только после завтрака, часов в десять ? Это я вы-хожу
для себя косить, а не для рыбзавода, мне директор
разрешил. Вот я и встал пораньше, а вы пока завтракайте.
— Мы тоже не для рыбзавода, — сказал Карл Шмидт. — Тебе
помочь.
Я нашёл невыкошенный уголок, встал. За мной встали
литовцы и братья немцы. Смотрю, пришли и взяли покос и
блатари. А через некоторое время вышли косить все. Без
отдыха и остановок косили часа два-три. Роса уже
испарилась, и мы оставили косы. Я сказал :
— Хватит, парни, пойдёмте завтракать !
Ели, сидя группками по два-три человека. Я поделил
привезённые продукты — хлеб, масло, консервы, крупу, по
три-четыре килограмма солёную и свежую рыбу,
и стал выкрикивать поимённо
—
выдавать спирт. Блатарям
тоже поднёс. Им это польстило. После обеда бригада
поднялась за мной дружно, и мы косили до темна. Так
пошло дело и дальше. За две недели накосили много и
выполнили план. Сено бы-ло отвезено в Игарку и сложено
на берегу Енисея в копна, напротив рыбзавода. А зимой
директор, ког-да я уже совсем не ждал, пригласил меня в
кабинет и сказал :
— Левчаев, получай своё сено ! Ты сколько себе накосил ?
— Тонны три.
— Получай !
Сено было дорогим, и это очень выручило нас. Мне было
отпущено 12 возов, и за них я получил деньга-ми полторы
тысячи рублей и 100 литров молока, очень пригодившегося
для маленького Саши. Тогда свежее молоко можно было
купить только в замороженном виде и то не всегда. Я
договорился с поку-пателем сена брать у него ежедневно по
полтора литра парного молока.
Эта
"командировка за сеном"
была не последним ответственным делом, которые
мне пришлось вы-полнять по
поручению директора, некоторые из них были довольно
опасными.
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
