|
|
ЭТАП
...
И вот настал день, когда нам объяви-ли :
в этап. Была
середина лета. Аресто-вали зимой, а теперь уже поспевала
рожь. Было серо и пасмурно, шёл мел-кий
дождичек. Нас
— Циглера, Девятай-кина, братьев Кирдяевых и
ковылкин-скую эстонку (выходила в Эстонию за-муж, муж
умер, она вернулась домой, и её, как эстонскую шпионку, сажали на 10 лет, и
теперь за то же высылали) — пешком повели на вокзал.
Пришли, ста-ли подальше от пассажиров, в сторонке. Стоим, ждём
поезда. Совсем рядом про-шёл мимо нас
Серафим Вечканов. Прой-дут годы, и он скажет : |
Пантеон Сталину в Курейке,
1950-е гг. |
— Петя, напиши свои мемуары — золотом напечатаем !
Но тогда прошёл, глянул —
и будто бы не узнал...
Пришёл
поезд, засунули нас в железную "столыпинку", и
мы загремели... Я плакать не мог, плакала ду-ша : за что
второй раз это несправедливое наказание ? Ведь я был
батраком, в 30-е годы строил колхоз, не раз встречался
на узкой дорожке с обухом кулацкого топора, трижды
поджигали наш домик, и не сго-рел он только потому, что
был очень гнилой, почти земляной. За что ? Может, за то
и страдаю, что хо-дил раскулачивать других ? Ну, конечно : какой-нибудь кулацкий прихвостень пробился на большое
место, мутит воду и мстит мне !...
Едем. В вагоне четыре загороженных закутка-клетки, в
каждой клетке по семь "врагов". Конвой воен-ный, два
здоровых парня, в руках у обоих винтовки. Зачем ?
Коридорчик такой узенький — попытают-ся стрелять,
винтовки не развернут. Ходят хмурые, громко дышать не
разрешают. В одном загоне были воры-рецидивисты, их
предупредили с угрозой, чтобы не шумели. Но воры и
внимания не обратили на конвоиров. Тогда они открыли
клетку, вытянули одного и стали пинать его коваными сапогами,
пока самим не надоело. Парень потерял сознание, изо рта
пошла кровь, и его забросили назад в клетку.
При-шла смена конвоя.
— Пост по охране врагов народа сдал !
—
во весь голос, дрожа от значимости выполняемого дела, отра-портовал тот, который пинал вора наиболее азартно. Ещё более
торжественно и старательно выкрик-нул сменщик :
— Пост по охране врагов народа принял !
Душила обида : вот почему никуда не хотели принимать
меня на работу ! Меня так и считают "врагом народа" ! За
что !? Какая напраслина ! "Если бы был Бог — поразил бы
громом клеветников ! Но Бога нет, а Сталин один, да и он
не Бог — не уследить ему за всем, что творится !" —
размышлял я и мыс-ленно спрашивал : "Товарищ Сталин,
ведаешь или нет, что творится на твоей земле ? Или
знаешь, и так тебе и нужно ?"
На Колыме я встречал больших людей, которые много знали
и многое повидали. Например, Ивана Трофимовича Гуля : он
был секретарём Эйхе,
недолго,
но через его руки проходила
почта ЦК и Полит-бюро — те бумаги, которые шли только к
секретарю крайкома. Иван Трофимович был осведомлён о
многом, был ходячим мешком секретов, кое-что рассказывал
: как на заседаниях Политбюро и плену-мах ругался
Сталин... Видел своими глазами, как Молотов ударил по
рукам совхозного бригадира. Или вот Афанасий Иванович
Лазарев — грузин, земляк Сталина. Он рассказывал, что
пока жив его земляк, ему не выйти на свободу, не
выпустят его, так как он знает, кто такой Сталин и какой
он человек — "наш любимый отец и учитель, вождь всего
мирового пролетариата"...
Эти люди говорили, что Сталин прекрасно знал, что творит
НКВД, Берия, как добиваются признаний от арестованных,
показаний друг на друга. Мол, многих своих друзей он
посадил сам, боялся потерять своё место. Ну, а более
"мелких" сажали за знакомство с "крупными" политиками.
Вот так и пошла виться верёвочка и вилась до тех пор, пока
не заполнились все тюрьмы и лагеря. Колыма, Дальлаг,
Бамлаг и много-много других лагов... Всякое говорили, но
я не слушал, не верил, думал про них : "Оби-жены,
поэтому и говорят
так
со зла !" А теперь стал ещё раз
вспоминать их рассказы, так как много раз писал я
Сталину, так же писали и другие, но ни я, ни кто другой
из моих знакомых не получили ни одно-го ответа. Ну
неужели до него не дошло ни одно такое письмо ?! Ведь
были такие жалобщики, которые были связаны крепкими
узами с близкими людьми из ЦК, те уж довели бы письмо до
адресата !...
Прибыли в Куйбышев, высадили нас в местную транзитку.
Отсюда провожали большие эшелоны во все уголки страны. С
неделю ждали, нашёл новых друзей, познакомился с новыми
людьми. Подружил-ся со смоленским поэтом Алексеем
Машковым, познакомился с редактором одесской "Вечёрки"
Ка-пульским, видел немецких дипломатов, изменников,
воров, попов, монашек из свиты Петра Крутицко-го,
проституток, помилованных (приговорённых к расстрелу и
оставленных в живых, отсиживать боль-шие сроки). Днём и
ночью одни люди уходили, другие приходили. В ту неделю
наша камера раз семь заполнялась и опустошалась, некуда
было ступить даже одной ногой
— камера кипела, как котёл
с грешниками в аду. Казалось, что посадили всю Россию !
В первых днях июля посадили и нас в теплушку и повезли.
Сразу же стало понятно, что и этот конвой из
того же
теста, что и прежние
— рычали,
как псы.
И опять подумалось
: "Господи,
какие матери рожа-ли этих нелюдей ?" С другой стороны,
радовался : "А как же иначе обращаться с настоящими
врагами народа ? Ведь конвоиры ничего не знают !
Думают, что
здесь
все враги. Тогда молодцы, так и надо с
ни-ми поступать !"
А может, так заставляет их вести себя начальство, те,
которые сами "оборотни" ? Да, те знают, кого посадили,
они злятся на нас ! И если так, то очень плохо : с них
долго нам не сорвать мас-ки, скорее нас изведут. А что,
есть ведь волки в овечьих шкурах ! Сын саранского попа Горшина, Борис, долго работал
в "Красной Мордовии", а во время войны был секретарём
Ворошилова ! Да и сыновья промзинского попа живы, не
провалились сквозь землю, а где-то живут и прячутся под
чужой шкурой.
Теплушка, как баня, нас 32 человека, все только в
трусах, дышим, как пойманные рыбы, вытираем пот
вафельными полотенцами и выжимаем, выжимаем... Откуда
только в нас столько пота ?
Сосед, старичок-еврей, сунет голову в узкую щёлочку
двери и стонет :
— Ой, у меня астма ! Ой, умираю !
Надоел, сил не было уже, хотелось ударить его по
физиономии (не было у него никакой астмы). Таким образом
он хотел разжалобить каменные сердца охранников, чтобы
те хоть ненадолго открыли дверь. Но те были неумолимы,
знаю, если бы мы все умирали — не открыли бы всё равно.
Кормили тогда, когда останавливался эшелон. Обедали рано
утром или поздно ночью, так же и поили, несмотря на то,
что пить хотелось всегда. В Красноярск прибыли под
вечер, и
наш эшелон
засунули
в тупик, рядом с железнодорожной
улицей. Мы приметили домики из шпал, за которые садилось изму-ченное солнце, и стали кричать : "Пи-ить, пи-ить !!"
Вначале в одном вагоне, а потом и весь эшелон.
В верхнее окошечко было видно, как взбалмошился
железнодорожный посёлок,
примчались
женщины и, недолго
прислушиваясь к крикам, побежали за вёдрами, как на
пожаре. А всё равно конвой не от-крыл двери теплушек,
и женщины, встав стеной, стал поливать стены вагона, и
только тогда началь-ник эшелона разрешил открыть двери,
но не полностью, а до щеколды
— так, как
открывают, когда возят скотину или овощи. У нас не было
посуды, чтобы набрать воды, и женщины стали подавать
вёд-ра. Мы напились вдоволь, а они всё подавали и
подавали воду, хватали пустые вёдра, чьи попало, и
приносили новые. Теперь мы и сами обливались с ног до
головы живительной влагой, лили воду на по-лы
перегревшейся теплушки, женщины увидели это и,
догадавшись, принялись поливать водой её сна-ружи и
угомонились, когда
уже
совсем стемнело. Из вагонов текли
ручьи...
В полночь нас вывели наружу и посадили рядками на землю.
Подул ветерок, стало зябко. Но с прохла-дой ветерок принёс
и обрывки старых газет, мы кинулись их ловить и читать.
Вокруг меня собрались послушать пожилые женщины. Я
прочитал : "Такого-то числа всенепременнейший
член православно-го синода Петр Крутицкий вошёл во
Вселенский собор православной церкви". Смотрю, одна баба
стала молиться и бить земные поклоны, потом узнал, что
она была в высоком духовном чине в свите Кру-тицкого, а
молилась потому, что Петр Крутицкий был на воле (он тоже
был арестован, но теперь, види-мо, его
отпустили), тому она и обрадовалась. После полуночи нас
подняли и повели в Красноярскую тюрьму. Здесь тюрьма
была просторней, чем в Куйбышеве, да и людей было
гораздо меньше. Нас, чело-век 200, завели в одну пустую
камеру. Среди нас были люди разных национальностей, и каждый ста-рался найти своих земляков и держаться
вместе. Мы, из Мордовии, из Пензы, из Горького, тоже
собра-лись вместе : и русские, и мордва...
Немного погодя грузины стали петь "Сулико", но
неожиданно открылась дверь и выкрикнули меня. Все
удивлённо притихли : "Интересно, куда это ?" Я и сам
очень удивился, а в голове в очередной раз зашевелилось
: "А, поди, пришёл конец моим мучениям, догнала меня
бумага, которую я ждал ? Мо-жет, вот сейчас подойду, и
скажут : ты свободен ! "
И закипела кровь, сердце в груди забилось, как пойманная
птица... Завели в пустую комнату, встретил меня высокий
неразговорчивый мужчина в гражданке, сказал только :
— Левчаев, поставь-ка свою подпись, — и положил на стол
небольшой листок, с ладонь размером. — Получи и храни у
себя.
Это был мой писательский билет ! У меня глаза на лоб
полезли : неужели он,
мой билет, столько лет
всюду
сопровождал меня !? Посмотрел внимательно, да, это был он, тот
самый мой билет члена Союза писателей ! Под номером 800.
Забрали его у меня в 1937 году, а теперь был август
1949-го года. Я не ви-дел его двенадцать лет ! М.
Горький и А. Жданов тогда были первыми людьми, и они
посчитали меня советским писателем ! А что со мной
творят эти ? Куда меня гонят ? За что назвали врагом
своему на-роду, своей Советской власти !? Так поступают
только настоящие её враги, иначе думать нельзя !
Пришёл обратно в камеру — все ждали, какую весть
принесу, не было ни одного равнодушного. Когда узнали —
многие удивились, как и я. Другие высказали догадку, почему
мне вернули этот документ : мол, вернули тебе право
писать, можно сочинять и печататься ! Поразмышляв, к
такому же выводу пришёл и я.
Через несколько дней вывели нас из пересылки и привели
на речную пристань, где нас ждал пароход "Мария
Ульянова". И поплыли мы вниз по воде... Пароходик был
старенький, лопастной, и даже вниз по течению плыл
еле-еле. На середине пути в нижний трюм затекла вода и
нас затопило по пояс, но ни-кто не кинулся нам помочь,
мы сами пристроили ящики, и по тросам и по чему попало
залезли на них, как крысы на тонущем корабле. И
жаловаться было некому, с нами был конвой, но он
находился на-верху и не показывался на глаза... В Канске,
Стрелке, Енисейске, везде, где останавливался пароход,
продавали молоко, ягоды, мясо, жареные грибы, рыбу,
орехи, свежие и солёные огурцы...
Однажды на какой-то пристани, кажется, в Туруханске,
поднялась на борт молодая, жалкого вида де-вушка в лаптях
и кое-каком платье, добиралась до Курейки, к дедушке.
Рассказала, что её дедушка знал Сталина, ходил с ним на
охоту, они вместе рыбачили и играли в карты. Фамилия дедушки
была Диби-ков. К Курейке мы подошли ночью. Вдруг
объявили тревогу, нас подняли и заставили выходить. Куда
? Зачем ? Никто ничего не говорил, да и конвой, что гнал
нас, тоже ничего не знал. В августе здесь ночи уже
холодные (Курейка находится недалеко от Полярного круга),
ночь была дождливой и ветреной. Па-роход не дошёл до
берега метров тридцать, положили трапы, но они были
мокрыми и скользкими. По-лусонным людям
идти
по ним было трудно, некоторые соскальзывали и падали в
ледяную воду. Но всё-таки кое-как перешли и
поднялись по высокому берегу, и перед нами выросла
огромная, как идол, десятиметровая белоснежная статуя
Сталина из белого мрамора, освещённая мощными
прожекторами. А рядом с ним стояла ещё более высокая
стеклянная коробка, в которой горели яркие электрические
лампочки. Под этими огнями была хорошо видна старая
избушка в семь брёвен... Оказалось, что подня-ли нас
ночью, чтобы привести именно сюда — в музей Сталина.
Вроде бы в 1914-1916 годах он был сю-да сослан, и вот
—
смотрите !
Подошли к мохнатому, как старый гриб, домику, встали около
дверей, ждём. Дверь заперта пудовым замком, не разбить
кувалдой. Подошёл пузатый, как бочонок, мужичок и,
протирая заспанные глазки, спросил :
— Кто коммунист, а кто беспартийный ?
— Мы все большевики ! — пошутил кто-то сквозь слёзы.
"Бочонок" погрозил пальцем :
— Но-но !
На стенах домика висели охотничьи ружья, рыболовные
сети, лебединые крылья, медвежьи лапы. "Бочонок"
рассказал, как здесь жил вождь всего мирового
пролетариата
—
"наш
родной
отец Иосиф Виссарионович
Сталин". Кто-то тихо произнёс :
— У каждого есть свой родной отец, а двух нет ни у кого
!
"Бочонок" ещё больше раздулся :
— Но, но, я сказал, а то !... — и опять погрозил
пальцем, который не выпрямлялся и выглядел, как знак
вопроса. В одном углу домика стоял стол, на нём лежали
бумаги, книги... "Бочонок", тяжело ды-ша, рассказывал о
том, как товарищ Сталин не спал ночами, а всё работал и
работал : читал, писал...
В другом углу стояла деревянная кровать, покрытая
старым одеялом из шинельного сукна, на стене над
кроватью
—
портрет хозяина :
чернявый,
заросший, бородатый и как будто с похмелья...
... Пароход дал гудок об отправке. Подумал : "Да, как
рассказывала девушка в лаптях
—
"просто так не сидел
товарищ Сталин !"
... И долго с парохода был виден ярко
освещённый каменный вождь, равнодушно смотревший нам вслед.
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
