|
Утром вышли на работу. Для меня не было ни по-сылки, ни
ужина, и "социализм" не выделил даже завтрака. Кто не
работает — тот не ест ! Полный со-циализм ! Но где-то я
читал, что "социализм" — это также и учёт ! И если
посчитать точно, сколько за че-тыре дня я сдал золота —
получился бы пятиднев-ный план или даже чуть больше, и
завтрак мне был положен. Но здесь, видно, социализм был
колым-ский : закон — тайга, прокурор — палка !!
Добрались до лесочка, я толкнул Абдулакова : "Ухо-дим ?" И махнул головой в сторону сопок, за которы-ми была
Победа. Там можно было хоть кусок хлеба заработать,
рубя дрова для вольных, можно было спать на сухом месте.
Правду сказать, и там не было у нас "тётки", и не ждали
нас горячие блины, но что-то тянуло меня туда, подальше
от этого "социализ-ма" ! Охраны здесь ещё не было,
слыхали, что только по концам распадка стоят посты.
Вместо ответа Абдулаков моргнул мне, и мы пошли в нижний
конец распадка, слышали, что Победа была в той стороне.
Шли по колено в снегу, его навалило столько, что и
деревца тоже были еле видны. Снег, снег, куда не глянь —
белый снег сияет до боли в глазах… И едва не наткнулись
на постового. Тот, за-вёрнувшись в свой тулуп,
прислонился к лиственни-це и ... спит — храпит на всю
тайгу. Почти не дыша прошли мимо него — не проснулся ! А
если бы прос-
|
Н. Гетман "Псарня
вохры",
1991 г.
Собак
держали для того, чтобы они охраняли заключенных и
"зону", а также использовались в поимке беглецов.
Живот-ные были специально натренированы жестоко калечить
всех, кто пытается бежать. Превращение мирного животного
в жестокого убийцу служит примером еще одной стороны
бесчеловечности советского менталитета. Вид еды,
которую давали собакам, был предметом постоянной зависти
и гнева заключенных. Миски были обычно полны мяса и
служили напоминанием того, что советская власть
относилась к сво-им псам лучше, чем к заключённым людям (комментарий художника-бывшего
узника Гулага). |
нулся, то расстрелял бы нас ! Имел полное право. Но, видно, не
судьба нам была умереть тогда...
Шли по распадку недолго, так как могли бы здесь
встретить охранников или ещё кого-нибудь, поэтому через
полкилометра свернули прямо к Победе, через сопки. Идти
было недалеко, километров тридцать, но какие это были
километры ! Подняться на одну сопку можно было за три
часа, а она будто гнилая скала, только шагнёшь — и снег
с камнями из под ног течёт вниз. Эта каменно-снежная
река засыпает нас по колено и несёт обратно вниз. Пока
поднимаешься — скатываешься раза два-три вниз.
Ну, с сопки слезать нетрудно, садись и... Плохо только
то, что об скальные камни рвётся одежда почти до костей.
Но зато едешь быстро и отдыхаешь, пока катишься ! А там
внизу между сопками снега по пояс — хоть плыви !
На
первую сопку подниматься
опасались — а вдруг увидят ? Застрелят, как зай-цев ! Пока поднимались, посинело вокруг, потом стало
светать, и нас было уже видно издалека. Подня-лись на
сопку, оглянулись вокруг : сопки, сопки, сопки, куда не
кинь взгляд. На горизонте стало свет-лее, и там сопки
"шевелились", будто живые, и меняли свои очертания...
Становились то будто танка-ми, то параходами, а то и
просто ящиками, которые то расширялись, то сужались...
Волшебная картина ! Но долго разглядывать её не было
времени да и сил не оставалось, страх так и крался за
нами, то и дело оглядывались назад. Но там, далеко за
нами, всё накрыла синева. А нам нужно было идти, идти,
чтобы к ночи добраться до места, откуда были бы видны
огни прииска Победа...
Пока катились по скалам, изорвали всю одежду, из неё
торчала вата, и мы выглядели как людоед Ар-пентьев, когда
того
после побега
привели под конвоем с овчарками. У меня порвались
варежки, и руки ободрались, замёрзли, пальцы
превратились в кочедыки, не гнулись, опухли и
покраснели. Да и сам очень устал и проголодался, было
желание упасть и провалиться сквозь землю... Но знал,
если сяду — уже не смогу встать, так и шагал, и боялся
остановиться. Шли-шли и вдруг Абдулаков воскликнул :
— Парни, дымок !
И правда : далеко-далеко, между двумя "лысыми" сопками
поднимается то ли дымок, то ли туман, а может, и дыхание
мороза.
— Это, Абдулака, не дым... Смотри, и с другой стороны, и
с третьей — такой же "дым"...
— Значит, и там прииски ! Куда-нибудь доберёмся, не
заблудимся !
И настроение у нас сразу поднялось ! Я давно уже заметил
: когда знаешь точно, что дело не получится и когда
добра ждать неоткуда, то хорошая новость, будь то даже
параша — радует и повышает настрое-ние... Хоть чуть, но
и это помогает. Вот и теперь зашагали веселее. Вот ведь
каков человек — не пере-стаёт надеяться и в таких
условиях ! Всё ждёт чего-то хорошего, хорошая весть
оживляет, поднимает за уши !
Ещё много раз мы поднимались и спускались, и когда
совсем стемнело, то увидели между двумя соп-ками длинные
огни, которые отсвечивали на небе — это были огни
Победы. Пошли, казалось, ещё быстрее, откуда-то
появились шутки, стали смеяться над собой :
— Теперь приду и рухну на спину ! — сказал Володя
Беднарский (как раз он был правой рукой каптёра в
Победе, резал пайки). — Лягу и крикну : "Тёща, стопочку
и горяченьких блинов со сметанкой !"
Однако Абдулака обиделся на эту шутку, надулся, как ёжик
: "Так, дружок, не шути, а то и так невмо-готу ! Теперь
хоть что
бы
на зуб положить, только бы не камень — съел
бы !"
— И лошадиную голову ?
— Да что хочешь ! И лошадиное копыто, даже замёрзшее !
У-у, про еду не вспоминайте !
И больше мы про еду не стали говорить, хоть у всех, как
и у меня, в мыслях было одно и то же : "Эх, кабы добыть
буханку хлеба, съел бы всю и не наелся бы, пожалуй !..."
Почему-то голодному всегда вспоминается хлеб, не белый,
а ржаной... Почему-то не приходят в голову жареная рыба,
яйца, мясо. Не даром говорят :"Кда вачат — аф учат пачат
!"(Мордовская пословица : когда голоден — блинов не
дождёшься).
Идём, даже не думаем о том, куда зайдём, куда ляжем,
идём будто к себе домой, будто нас ждут там. Другое нам
и в голову не проходило. И как мы обрадовались, когда
напали на след трактора ! Он про-шёл давно, но
утрамбованный снег стал твёрдым, как дорога, и шагать,
конечно же, стало гораздо лег-че! Ещё больше мы
обрадовались, когда дошли до инструменталки ! Мы бывали
в ней каждое утро, каждый вечер. Здесь мы, хотя и очень
редко, но радовались, хотя тысячи раз больше огорчались.
Здесь работали, и у нас была надежда, что начальник
участка помнит, как мы старались, не жалели сил !
Не-ужели оставит нас помирать, ну, не каменное же у него
сердце ? Сахончик Филипп Степанович знал меня как
работягу, как члена лучшей бригады, знал и то, что я
везуч на золото...
— Будем умолять его, — сказал я друзьям, — если не оставит
нас, не поможет — нам конец, пропадём !
Да, пропадём, это знали и они. Во-первых, за самовольный
уход можно получить новый срок, прибавку к тому, что мы
имели, во-вторых, ходьбу туда-сюда могли счесть за
саботаж, за отказ от работы. И за это тоже по головке не
погладят, ведь идёт война — фашист напал на нашу землю,
топчет и разоряет нашу Родину, а мы — здоровые мужики —
бегаем от трудностей, ищем лёгкой работы ! Мы знали всё
это и считали себя виноватыми. Стоим за дверью, пугаемся
каждого заходящего и выходящего, не сме-ем сами войти. Но
деваться некуда, без бумажки от начальника лагеря нас не
пустят в лагерь и на ра-боту не примут. И я открыл дверь.
Здесь, как всегда, полно народу — бригадиры, горные
мастера, прорабы... Сахончик сидит за столом, лицо, как
калач, плечи — шириной с колесо. Разговаривают о нор-мах, которые не выполняются... Бригадиры жалуются на
содержание, на пустую породу без золота, на-чальник бойко
подмигивает, не верит и все неудачи сваливает на зеков
—
мол, не работают. Ждём, не перебиваем разговор, стоим в
дверях в тёмном уголке, греемся и переживаем... Но вот
начальник встал, встали и остальные. Зашевелились и мы,
готовимся рассказать про нашу беду подоходчивей и
пожалобней попросить нас оставить здесь. Наконец, я,
чуть не плача, обратился к начальнику, расска-зал всё. Он
меня выслушал, потом спросил :
— План дадите ? По десять граммов ? Втроём ? Тридцать
граммов прямо завтра же ?
— Дадим завтра же по 15 граммов !
— Хорошо, — кивнул он головой и черкнул на листке
блокнота пропуск в лагерь и записку бригадиру Агееву,
чтобы взял нас в свою бригаду.
— Идите, отдыхайте !
Мы — бегом. Вахтёр рассмотрел записку, пропустил, но не
в лагерь, а в вахтенный домик. А там сказал старшему :
— Левчаев, Беднарский, Абдулаков
—
пропавшие !
Старший оглядел нас с ног до головы, улыбнулся :
— А, здравствуйте ! С такого-то ключа ?
— Да, оттуда.
— Левчаев ?
— Да.
Посмотрел на меня так нехорошо, будто я убил его мать
или отца, и как пнёт меня в живот — я отле-тел к стене. И
стал бить меня ногами, бьёт и рычит, и тяжело дышит, как
собака :
— У меня забудешь сюда дорогу, забудешь, забудешь !
Моим спутникам дал по две пощёчины и, скалясь, велел
вахтёру :
— Алёха, давай ! В кандей !
Кандей был позади зоны, дорожка туда была проторена,
часто туда отводили то отказчиков, то самору-бов, то
мастырщиков (отказчики — больные без температуры и те,
кто не дали "отмазки"; саморубы — те, кто резал сам себе
руку, ногу; мастырщики — те, кто поднимал себе
температуру — тёр солью под-мышку, курил тряпочки и
т.д.). Кандей никогда не мыли, не подметали и не
проветривали, на око-шечке — двойная железная решётка,
пол — земляной, по углам — 3-4 нары для "знатных" людей,
ко-торые живут здесь постоянно. Темно, холодно, пахнет
мышами, крысами и кислятиной. Как только закрыли нас —
тут же схватили меня чьи-то крепкие руки, прижали,
обыскали и раздели, оставили в чём мать родила. Я
взмолился :
— Парни, одежда моя вся изодрана, на кой
она
вам ?
— За что попался ? — спросил кто-то. Я рассказал свои
приключения, и тот же голос приказал :
— Юрок, верни ему шмотки ! На, кури ! — протянул
полпачки табака. Я понял, что уже нашли мою за-начку,
значит, и деньги забрали. Опять взмолился, рассказал,
сколько уже дней я ничего не ел. Голос сказал :
— Ладно, — и скоро весь угол заискрился, будто
засветились волчьи глаза, все закурили. Я оделся и
свернулся в клубок, не помню, как и заснул на месте.
Утром два солдата забрали меня и повели обрат-но на тот
же ключ, и всю дорогу срывали на мне своё зло, за то,
что убежал у них из-под носа и за то, что приходится им
ходить в такую даль. Пришли уже к ночи. Привели меня к
начальнику, там же был и начальник лагерного отделения —
маленький, злобный, как кусачая мелкая собака. Он узнал
меня — не раз бывал в Победе и Чай-Урье, заходил в наш
барак, угощал нас спиртом.
— Мерзавец ! — крикнул пискляво, чуть не захлебнувшись.
— Ведь ты в Хлыстуновской бригаде был, хорошим работягой
слыл ! А теперь ? Саботируешь, сбежал и других мутишь,
подбиваешь !
И начальнику :
— Этих накормите, а его — в изолятор ! Пускай там
попляшет без гармошки, а утром — на работу ! Под конвоем
! Сейчас же в кандей !
Но не знал, что кандея здесь ещё не было. И я не
испугался, а только ухмыльнулся :
— Гражданин начальник, здесь же социализм, кандея нет !
Он ещё больше разозлился, крикнул так, что я подумал,
что у него лопнет желчный пузырь.
— Я тебе, мерзавец, устрою коммунизм ! Под сопку,
снимите с него бушлат, пока не сдохнет ! И рядом бойца
поставьте с автоматом на взводе !
Я опять :
— Скорее ваш боец сдохнет !
— Бойцу полушубок и тулуп !
— Да, полушубок и тулуп, чтобы скорее заснул, а я опять
сбегу. Сдохну под сопкой или застрелите, всё равно здесь
работать не буду !
— Ишь, какой паразит ! — ощерился здешний начальник.
— Я не знаю, кто здесь паразит...
Приезжий начальник, более важный, посмотрел на меня,
будто что-то искал на мне и стал похрусты-вать пальцами.
Хрустел, хрустел — встал, шагнул туда-сюда, и сказал
местному начальнику :
— Давай, выдай этим двоим пайки и пускай спать идут.
И нам :
— Ещё раз убежите — и вас так же под сопку !
Подождал, пока все вышли и говорит :
— Ну, ладно, Левчаев, я тебя знаю, как хорошего
работягу, давай помиримся, поставим тебя бригади-ром.
Будешь работать ?
— Какая бригада ? Чья ?
— Да из твоих же друзей, из беглых.
— Велика бригада ?
— Орлов сорок наберётся.
— Что это за бригада ...
— Ну, возьми ещё отказчиков !
— А таких сколько ?
— А зачем тебе много ?
— Работать, так работать ! Труд в СССР — дело чести...
Хочу показать, что я не мерзавец.
— Вот это разговор ! Давай, человек сто наберём. Станут
работать — тебя на досрочку ! На ! — протя-нул мне руку.
Я подумал : "Столько беглых да отказчиков ! Каждый
третий заключённый ! Значит, и впрямь здесь уже
"социализм", не долго и "дойти" !"
— Ладно, — сказал я, — меня уже один раз записывали на
досрочку. Давайте бригаду.
Подобрал себе бригаду, а желания работать нет. Думаю :
"Сам убегал, а теперь других стану заставлять здесь
работать, нехорошо так, да и самому здесь помирать не
хочется".
Утром местный начальник кружился вокруг меня на одной
ножке :
— Левчаев, начальник приказал выдать тебе новое
обмундирование. Как привезут — получишь. Бери свою
бригаду !
И протянул мне список, около ста человек.
— Давайте на заготовку дров !
Я взял список, набрал несколько человек, вывел их к лесу
и тихонько сказал :
— Ну, парни, вы как хотите, а я в Победу !
Со мной пошли те же : Абдулака, Шурка и Володя
Беднарский, еврей. Пошли тем же путём, опять ис-пытали те
же мучения. Но теперь со списком "орлов" прошли мимо Сахончика и направились к "воль-ному стану", к
уполномоченному НГБ. Надеялся : расскажу про тот
произвол, подкреплю свои слова списком, может поверит и
поможет пропащим людям, спасёт нас из этого ада, вытащит
нас, живых, из могилы.
Кое-как нашли дом уполномоченного. Дом новый, из толстых
брёвен, пятистенный, с огромными ок-нами, в окнах яркий
свет, из трубы идёт густой дым. Стали на крыльце,
топчемся, не смеем войти. Слышен женский манящий голос,
который поёт популярную в то время песню :"И кто его
знает, чего он моргает..." Вздохнул тихонько про себя :
"Эх, как же хорошо было на воле !"... И испортилось и
без того безрадостное настроение, и в голове опять
застучало : "За что !?"
Из окна на нас падает свет. Мои друзья оборваны, будто
их овчарки грызли, дрожат, сгорбились, руки за пазухой,
вздыхают и тяжело дышат. И я такой же замёрзший,
голодный, в душе кипят обида и злость... И поднялся я на
высокое крыльцо, постучал в дверь. Песня оборвалась.
Спустя минуту на крыльцо вы-шел уполномоченный : высокий,
здоровый, строгий мужик.
— Кто здесь ?
Я рассказал, кто мы и чего бродим. Он ничего не сказал,
взял список и вошёл в дом. Через некоторое время вышел и
протянул конверт, сказал :
— Отдайте на вахте.
— Вахтёры опять нас изобьют !
— Никто вас не тронет, только бегите скорее, не бродите
по посёлку !
Пошли. Конверт отдал вчерашнему своему "другу". Он
прочитал и даже не взглянув на меня, пнул, и я опять
отлетел, как сноп. Он наступил на меня, наклонился и
заорал, как бешеный :
— Я покажу тебе, как жаловаться ! Ты забыл вчерашнее ?
Мало было ? Опять убежал, да ещё и жалу-ешься ?
И стал меня пинать, кажется, ещё ожесточённее, чем
вчера. Я летал из угла в угол, кричал так, что горло
чуть не разорвалось, пытаясь, как мог, защитить лицо,
отбиваясь руками и ногами. Бил он меня пока не устал,
пока не задохнулся, сел и сказал Алёхе :
— Давай в бригаду Агеева. Вот уполномоченный пишет.
Пусть накормят, оденут, а завтра на работу. У! — опять
кинулся на меня, толкнул локтём. — Паразит, я бы тебя
накормил !
Алёха привёл нас в барак Агеева. Там все уже спали,
бригадир и дневальный, как потом я узнал — Пётр Донской
— играли в карты. Спрятали свои "колотушки" и встали нам
на встречу.
— Прими и накорми этих орлов. Утром получи новое
обмундирование — уполномоченный приказал ! Давай ! —
сказал приведший нас солдат и ушёл. Агеев тяжёлым
взглядом посмотрел на нас. Я увидел, что белки глаз у
него были красные. Спросил :
— Не овчарки ли вас трепали ?
— Ещё страшнее овчарки попались... Попали к вахтёрам в
руки ! Второй раз уже бежим из ключа...
— А, ясно. Давайте отдыхайте. Накормим и оденем завтра.
До утра не помрёте.
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
