|
Время было холодное, на Чай-Урью опускались гус-тые туманы. В
забое ломом и кайлом зеки добывали землю для теплицы и
возили её в вагонетках. Выва-ливал в бункер землю я,
потом эту же пустую ваго-нетку по траверзе переводил на
свободную дорожку и отправлял обратно. Работы было
немного. В час вы-валю одну вагонетку и жду в будке
моториста следу-ющую — отдыхаю. Холодно, рельсы и
эстакада зве-нят под вагонеткой, этот звон слышно издали
: идёт вагонетка ! Но вот она пришла, я глянул, а она
загру-жена только до половины. Так её очень тяжело
вы-валивать, я поднатужился, что есть сил, а она не
пе-реворачивается.
Долго надрывался без толку, смотрю —
уже следую-щая идёт! Если они столкнутся, то упадут с эстакады! Я поднатужился ещё раз, но короб не
перевернулся, а соскользнул с места и прищемил мне
палец, да так, что ни туда, ни сюда ! А вторая вагонетка
уже близко, её нужно остановить... Но я и с места не
могу дви-нуться ! Что делать ? Остаются секунды, доедет
вто-рая вагонетка и столкнёт первую и меня вместе с ней с
эстакады вниз ! Конец мне пришёл ! Ох, если бы оторвать
палец ! Спасло то, что я умел громко свис-теть, вспомнил
про это и свистнул, что есть сил, как Соловей-разбойник,
едва сам не оглох ! И трос, к ко-торому были прицеплены
вагонетки, остановился ! Как оказалось, мой свист
услышал моторист и вык-лючил мотор. Я остался жив.
Вот так здесь я трижды встретился лицом к лицу со
смертью, не считая голода и болезней и
многого дру-
|
Н. Гетман
"Морг узников Гулага",
1980 г.
Пользуясь
примитивными инструментами, русский инженер по имени
Иван Павловский, которого лично знал художник, делал
бирки из консервных банок и колючей проволоки, ко-торые
затем прикреплял к ногам умерших узников. На бирках был
указан личный номер заключенного. Выказывая уваже-ние к
умершим, Павловский аккуратно убирал все колючки с
проволоки, чтобы не изуродовать трупы. Тела складывали
за лагерной оградой и бирки стучали на ветру о
проволоку, напо-миная заключенным, особенно ночью, о
близости мертвых и смерти (комментарий художника-бывшего узника Гулага). |
гого. Дважды был почти под гусеницами трактора, третий раз
вот здесь... Остаться-то в живых остал-ся, но горя испытал много, хватило бы на тысячу
человек...
…Прибежал моторист и помог вытащить палец, он был уже плоским,
как блин и белым, как снег. За-жав его в другой ладони, я побежал
к легпому, который находился в бараке километрах в трёх от
отва-ла. Пока бежал —
кожа
с рук слезла, как перчатка. Легпом был вроде хорошим врачом, но тут
ошибся, перевязал палец лоскутом старого белья и отправил меня назад на
работу.
Конечно, на прежнем месте работать я
бы
уже не смог и
меня заставили носить воду. Носили вдвоём, на жердине : концы
её клали на плечо, а вёдра вешали посредине. Но рука,
чувствую, стала дергать больнее и больнее... Вечером по дороге в
барак опять зашёл к легпому. Он развязал повязку — рука
опухла, стала похожей на полено, и до локтя шли красные полосы.
Доктор покачал головой :
— О, дело дрянь ! — сказал он и, так как бинта не было,
перевязал руку той же тряпкой. — Завтра от-дохни, а там посмотрим
!
Отдыхал я 55 дней — декабрь и январь, самое лютое и морозное
время. Правда, рука зажила гораздо раньше, отёк и краснота
прошли, но я умел хитрить, смазывал её жиром, и она казалась
воспалённой и опухшей.
Такой и показывал её доктору. Посетителей у него вечно было
столько, что близко не подойти, и я ещё в дверях издали
показывал ему свою блестящую "опухшую" руку, он махал рукой и
говорил :
— Ладно, отдыхай ещё !
И записывал меня в список "освобожденных"...
В январе и феврале туманы в долине становились ещё гуще, их не
пробивал даже прожектор над вах-той, свет его будто в стену
упирался. Туман был таким густым, что не рассеивался даже днём
—
про-тяни руку и не увидишь своей варежки. Идешь, говоришь, а
собеседника не видишь.
За дровами теперь ходили километров за семь, на другую сторону
сопки. Дорога одна, проторенная тя-жёлыми шагами. Однажды
тороплюсь, чтобы сделать две ходки (теперь было много
клиентов-покупа-телей дров : полено на кухню, полено в каптёрку,
полено в мастерскую, полено в свой барак, да и вахта тоже ждёт
дров — все что-нибудь да платят, а вахта на халяву требует : не
дашь — не пустит в следую-щий раз за дровами), бегу и вдруг чуть
не растянулся — споткнулся о голый труп ! Он будто нарочно
оказался передо мной : руки расставлены, как у пугала, под
мышкой и через плечо верёвка. Тоже, на-верное, за дровами шёл и
умер на половине пути. Одежда уже была снята, тело было грязным
и одно-временно бледным, все рёбра можно было пересчитать…
С этими трупами ещё был случай : во время больших холодов
покойников относили недалеко от лаге-ря, к подножью сопки.
Решили, что похоронят, когда потеплеет. Куча трупов росла и
росла, каждый день там прибавлялось по 60-70 "жмуриков". Бригады
в это время с работы возвращались уже в темно-те, а вахтёр
ничего слышать не хотел : хоть умри, но дай ему дрова. Нет
полена — не пускает в лагерь. Что делать ? Ведь таким уставшим
и голодным не идти же за сопку !? И кто-то смекнул : зашёл за ла-герь, забросил на плечо себе труп, принёс и спрашивает
вахтёра :
— Гражданин начальник, куда полено бросить ?
— Давай, — вахтёр и с места не сдвинулся, чтобы выйти в холод,
открыл ворота, — бросай сюда !
Зеки ушлые, смекнули что делать : натаскали к вахте кучу трупов.
И долго насмехались над строгими вахтёрами. Хоть вскоре и
пришлось эти "дрова" перетаскать на место...
Начальник лагпункта Патлах часто захаживал к нам в мастерскую,
по-приятельски разговаривал с присутствующими. Однажды, как
обычно, я пришёл с работы, с забоя, и по дороге к вахте завернул
в мастерскую. Патлах был уже там, весело беседовал с доходягами,
помощниками Ветохина — Смехурой и профессором Пшеничным. Патлах
стыдил их за неопрятный вид, за грязное лицо и за то, что те
были вечно "освобожденными", похудели. Мой приход не прервал
разговор.
— Вот ! — показал на меня пальцем, не глядя. — Ведь он тоже
заключённый, ест из того же котла, а ведь приятно на него
посмотреть, и одежда опрятная и лицо не черное. А вы что же так
опустились ? Ведь всю зиму, смотрю, не работали, всё болтались
здесь и на кухне. Неприятно на вас смотреть !
— А кто нас такими сделал ? — заворчал профессор. — Мы тоже люди
!
— Видно и на воле вы были такими же людьми, государство поручало
вам хорошее дело, а вы его вот так же выполняли ! Горе-человеки
!
— Двадцать восемь лет преподавал — не был скотиной, — сказал
Смехура. — А теперь вот кто же я ? Горе-человек ?
— Твоя правда — "горе"...
А сам разглядывал меня с ног до головы :
— Левчаев, ты на воле кем был ?
Мне нравился этот шутник-ёрник. Он был молод, высок и здоров,
всегда аккуратен и весел. Ответил :
— Я, гражданин начальник, был попрошайкой, детдомовцем,
пастухом, комсомольцем, потом учился в институте и работал,
писал книги. А потом попал сюда — стал бурильщиком, был
забойщиком, отваль-ным, а теперь – темнила ! Здесь научили !
— Ну, только не темнила ! — возразил он.
— Гражданин начальник, а кто же, если день я в забое, а два в
мастерской ?
— Ты и здесь хороший работник, я наблюдал ! Шьёшь ли варежки или
латаешь брюки — руки ходуном ходят, только и мелькают ! А вот
этих профессоров я прогоню и возьму тебя, ты и один за двоих
работа-ешь. Мне нравятся такие люди, которые могут выжить в
любых условиях !
И ободряюще хлопнул меня по плечу :
— Завтра покажу тебя на разводе !
— Кому, гражданин начальник ?
— Зекам !
— Ну, кто в это поверит !?
Я думал шутит. А он и правда так сделал. На разводе нас строили
по бригадам, в каждой бригаде по пять человек и колонна
растягивалась на полкилометра. Перед колонной вахта, а на её
крыльце – на-чальство : солдаты, ротные и в центре Патлах.
Впереди всех обычно была наша бригада, в пятой пя-тёрке — я.
Вдруг кричат :
— Колонна, внимание !
Так кричали, когда зачитывали новый приказ или сводку "Совинформбюро".
В этот же раз Патлах вы-крикнул меня и поманил пальцем. Я
подошёл к крыльцу, встал, а он поставил меня перед собой и стал
громко говорить :
— Посмотрите вот на этого заключённого ! Он так же, как и вы,
ест из одного с вами котла, а работает в бригаде Хвастунова. Эта
бригада известна по всей Колыме, она перевыполняет норму
ежедневно на 150%. И смотрите, какой парень : опрятный-урядный,
приятно глазу, настоящий советский зек ! А вы что же ? Смотришь
на вас, как вы шагаете на производство, и ржать хочется : идете
спотыкаясь, как пьяные или малые дети, чуть ли не на карачках...
Не умеете по советской земле в советской обуви хо-дить !
Смотрите вот на мужика и учитесь !
И в конце своей речи махнул рукой :
— Давай !
И человеческая река потекла, и сидя, и ползком на брюхе, вдоль
Чай-Урьи.
А "настоящий советский зек" на следующий день опять был
"освобожденным": "кантовался", "растил морду".
Ветохин сшил легпому душегрейку, края полов обшил кудрявой белой
мерлушкой, сверху обшил сати-ном, на груди пришил два кармашка,
по бокам ещё два кармана и все карманы обшил белой опушкой.
Доктор был молодым, бывшим студентом Казанского университета,
звали его Саша Линник. Одел он эту душегрейку и не удержался от
довольной улыбки.
— Хорошо, хорошо ! — крутился он перед зеркалом. — Сколько стоит
?
— Нисколько, — сказал Ветохин. — Ты оставляешь иногда Петра
отдыхать, и на том спасибо. Остав-ляй, и мы для тебя что-нибудь
хорошее сделаем. Я смотрю, и шапка у тебя не докторская. Сошьём
и но-вую шапку !
И доктор меня иногда оставлял. Вечером, как начинается приём,
Ветохин стучит в стенку :
— Саша, ты про Петра не забудь !
Саша и записывает меня "освобожденным".
Чего только не делает блат !
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша—мордовского Кузевой С.И.
|
