|
Поезд привёз нас в Казань. С вокзала нас погнали под Казанский Кремль в транзитку
или, иначе — в пересылку, пересыльную тюрьму. Её строили ещё при Екатерине Второй,
толщина стен была,
судя по окнам,
три аршина. И хоть привезли из тюрьмы в тюрьму,
всё равно обыскали до нитки и только тогда запустили в большую, как
вокзальный зал ожидания, камеру.
В этой каменной крепости жили почти два месяца. Правда,
выходили несколько раз на работу : разби-рали какой-то крепостной простенок. Кирпичи были
так крепко скреплены, что приходилось откалы-вать их кувалдами и молотками.
За это вечером давали по черпаку горохового супа и куску трески. Кроме
свежего воздуха и этой добавки, от работы была ещё одна выгода : во дворе был ларёк,
в кото-ром можно было, если было на что, купить пачку табака, чеснок,
конфеты. А ещё было "развлечение": в этот двор
со всех камер
выводили на прогулку арестантов, и мы их разглядывали. Заключённых бы-ло
много : и старых, и
молодых, и мужчин, и женщин. В двух камерах содержались дети 8-12-ти лет,
они выходили на прогулку со своими сломанными аэропланами, лошадками,
барабанами. От них было мно-го шума-гама, криков, смеха и плача.
Говорили, что кроме тюремного пайка, им давали молоко, пе-ченье и конфеты...
Однажды смотрим, на прогулке появились новые арестанты
— особы в каракуле и хроме. Поняли,
что это важные "птицы", значит
—
что-то случилось. На их обмундировании были заметны
следы от звёз-дочек и петлиц. Потом выяснилось, что наши татарские
товарищи "перегнули палку": недалеко от Ка-зани в посёлке, кажется, в Зеленодольске, из-за чего-то
проявили недовольство колхозники, и это недо-вольство назвали
восстанием, руководителей его, естественно, судили и расстреляли, не
дожидаясь, когда приговор подпишет М. И. Калинин. Расстреляли, а Калинин
приговор отменил, отпустить, мол, на все четыре стороны. И загремели судьи,
прокуроры, работники органов...
С одной стороны, эта весть нас порадовала : "Есть правда !"А с другой
стороны, огорчало, что именно в эти дни из Саранска в Казань был
переведён А. С. Михайлов, который обещал рассмотреть моё дело и
отпустить. И до сих пор думаю, что если бы не этот его перевод, может, и рассмотрел
бы он
моё дело и отпустил бы меня. А повысили его, он и забыл
своё слово. А может, и по-другому всё было : он ушёл, а другие саранские
энкавэдешники, такие как Лапудев (ставший начальником следственного отдела,
это ведь он помогал Колишкину, подтвердил во время моего допроса,
что порвут протокол !), всё спустили на тормозах. Так, а может, и не так ?
*
В Казани со мной произошло ещё одно происшествие...
Однажды открылась дверь камеры — зашёл начальник тюрьмы — высокий
бородатый мужчина, а с ним пожилая женщина
— начальница КВЧ, в руках она держала почтовые открытки.
Начальник ска-зал :
— Заключённые ! Скоро вас отправят в далёкий этап, поэтому у кого есть
родственники — сообщите им об этом, пусть приедут, мы разрешим вам
увидеться, дадим свидания и передачи ! Вот, получите от-крытки и
напишите !
Я написал открытку Кире. Дня через три-четыре меня вызвали на свидание. И
закружилась голова, ду-мал, что упаду. Ведь полтора года не видел любимую
жену, доченьку Эмму. Когда ушёл, ей было пол-тора годика, а теперь уже
три. Какая она теперь ? А может, и мама приехала ? Ох, мамочка, как же
я посмотрю тебе в глаза ? Когда уходил, сказал, что вернусь через две
недели, а теперь и сам не знаю, увидимся ещё когда-нибудь или нет ?
Обманул я тебя ! Бедная, несчастная женщина, родилась на бе-лый свет для
нужды и лишений, и меня родила для того же. Как же мне хотелось скрасить
хоть остаток твоей жизни, чтобы ты увидела хоть что-то хорошее. Не
получилось. Связали меня, мамочка, не дали возможности осчастливить тебя. И
из-за этого мне
ещё тяжелей ! Сейчас ты меня спросишь : "За что ?" А что я тебе скажу ?
И сам не знаю, за что...
Надзиратель ещё раз выкрикнул, но уже грубее : "Левчаев ! Тебя ещё сколько
ждать !?" Я шагнул, и земля закачалась под ногами, едва не упал. Привели в
полутёмную комнату, разделённую проволочной сеткой. По другую стороны
сетки — Кира. И с красным мешочком в красненьком пальто и красной ша-почке бежит навстречу мне Эммочка,
кричит :
— Папа, на ! — и протягивает свой мешочек. Чёрной тенью метнулся к ней
надзиратель, грубо крик-нул :
— Нельзя !
И вывел из комнаты свиданий дочку. Она заплакала так громко и горько, что слышно
было на всю тюрьму. У меня всё оборвалось внутри, чуть не захлебнулся
слезами и, глотая их, спросил Киру :
— Мамы нет ? Почему ?
— Умерла... ещё зимой... — и заплакала тоже. А у меня земля ушла из под
ног. Махнул рукой и ушёл, ничего не видя от слёз. Пришёл в камеру и упал
лицом на нары. Вот так мы повидались...
Встал где-то в полночь, все уже спали. Было бы чего выпить — выпил бы с
полведра, чтобы утопить своё горе. Смотрю — два пацана и пахан в
уголочке играют в карты. Подошёл к ним и тоже сел играть. И за час или
два проиграл все свои вещи. Пацаны дали мне какую-то промасленную
фуфайку и шах-тёрки в мазуте. Стесняясь своих товарищей, лёг на своё
место — под нары. Но утром всё равно приш-лось показаться. Друзья мои —
особенно Белов, Артёмов, Ионов
—
прилипли к пахану, отдай,
говорят,
всё,
что хапнул, добром, а нет — пойдёшь в изолятор ! И стали стучать в
дверь. Я смекнул, что возмож-но их посадят в изолятор, но не навсегда
же. А вдруг попадём вместе в лагерь ? Тогда мне сделают "се-кир-башка" !
И осадил друзей. Вора не наказали. На следующее утро проснулся, а надо мной
висит моё пальто, мой праздничный бостоновый костюм-тройка, рядом мой
мешок, а в ногах чемодан. Пахан сам всё вернул до нитки
— за то, что я не стал жаловаться.
Вот какие были воры !
И позже мне не раз приходилось удивляться их обычаям. И этот пахан меня
не раз ещё удивил. Попали мы с ним в одну теплушку, и на Колыме
приходилось
встречаться, но ни разу он не напомнил про доб-рое дело, которое сделал
мне в Казанской транзитке.
...Дня через три нас выкрикнули на этап, объявили, кому какой срок дали
и куда погонят. Мне — 8 лет за контрреволюционную деятельность на Колыму.
Привезли нас в мечеть, которую только что превратили в тюрьму, женщины
ещё полы домывали. Одна молоденькая девчушка спрашивала входящих :
— У кого есть полкило конфет ?
Подошла ко мне, улыбнулась :
— Кому дать всего за полкило конфет ?
Я опешил, а она расхохоталась :
— Фу, какой фраер !...
И смешалась с входящими зеками, обращаясь к ним с тем же вопросом…
Мечеть большая, высокая, в три этажа. Этажи сделаны только что,
наспех. И когда мечеть заполни-лась людьми, то лаги верхнего этажа
обломились и рухнули. Мы остались живы чудом ! Сколько дер-жали нас в той
мечети — не помню уже.
Наконец, вывели нас на этап, готовились посадить в машины. Вдруг кто-то
крикнул :
— А мы не обедали ! Голодными не поедем !
Тут же зашумели все :
— Не поедем !
Тюремная администрация и конвой стали уговаривать, потом угрожать, но мы стояли
на своём :
— Не поедем !
И уселись на землю рядом с воротами. Начальник конвоя был неплохим
человеком, в конце концов приказал принести обед — щи и кашу. Но у
нас не было ни мисок, ни ложек. "Ешьте ! – приказали, — а то !..." И мы
стали есть : кому-то щи налили в фуражку, у кого нет фуражки — в подол
рубахи... Ели горстями, корками хлеба, чем попало. Так же съели и кашу.
_____________________________________________________
* ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА :
всё действительно было не так. Когда П. И. Левчаев писал свои воспоминания
— в 70-80-х годах прошлого века
— основные архивы о репрессиях ещё
были закрыты, и он не знал многого о персонажах своей книги. Тем более
он не мог знать истинных подоплек происходящего, сидя в тюрьме :
заключённые питались лишь слухами, как оказалось, в данном слу-чае
недостоверными. С тех пор
прошли годы, и сегодня мы знаем, что в Казани наркомом НКВД был В. И.
Михайлов, однофамилец саранского (он был переведён туда с должности
начальника Тульского горотдела НКВД). Куда был переведён из Саранска А. С.
Михайлов, нам неизвестно (эти сведения хранят недоступные историкам и
мемуаристам книги приказов мордовского
НКВД-КГБ-ФСБ), во всяком случае,
среди руководящего состава НКВД страны он не числился.
О казанском же Михайлове
мы можем прочитать
следующее : "С его именем связано большинство событий, развернувшихся в
пе-риод "большого террора" в Татарии... Даже на фоне проводившихся
беспощадных репрессий для Татарии особо кровавыми днями оказались 9-11
мая 1938 г., когда выездная сессия ВК Верховного Суда во главе с И.
Матулевичем приговорила к ВМН более 100 представителей политической
элиты ТАССР и 21 — из Марийской
АССР. В числе расстрелянных были первый секретарь обкома Лепа, глава
правительства Абрамов, наркомы, руководители промышленных предприятий и
партийных комитетов. Матулевич дал высокую оценку следователям НКВД,
хорошо "подготовившим" обвиняемых к процессу. Правда, было сделано и
замечание : "не надо было так сильно
бить женщин и "ставить их на окно" (название одной из форм пыток), они и
без этого признались бы...". Сла-бым утешением для родственников
расстрелянных, наверное, стало известие, что и сам Михайлов, и несколько
его ближайших "со-ратников" через несколько месяцев в свою очередь были
арестованы, он и его заместитель вскоре расстреляны, а остальные
полу-чили тюремные сроки.
На предыдущую
страницу
На следующую
страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
