Республика Мордовия

 Историко-этнографический сайт

ЛИТЕРАТУРНОЕ ТВОРЧЕСТВО ЗУБОВОПОЛЯНЦЕВ

Ждём новых произведений от зубовополянцев и выходцев из района, а посетителям сайта желаем получить эстетическое удовольствие от чтения их.

На предыдущую страницу    На следующую страницу

Геннадий Петелин

БЕЛЫЙ СНЕГ

А еще Андрей вспомнил Ирину Рогожину, она работала в Доме культуры библиотекаршей. Молодень-кая, бедовая, она в село приехала работать после культпросветучилища по распределению. Многие ре-бята начали за ней ухаживать, не оставался в стороне и Андрей. Бывало, в неделю по два-три раза на-ведывался в библиотеку, а книги старался взять посерьезней. Но этого, как ему казалось, было недо-статочно, и он втайне от своих друзей-сверстников научился танцевать входивший тогда в моду брейк. Когда он его впервые танцевал, в Доме культуры все глядели на Андрея, открыв рот. Находились и такие, кому не хотелось отстать, им казалось, что это так просто. Но для этого танца надо было иметь натренированные сильные руки и, конечно же, ноги. После того как прервалась музыка, Андрей ока-зался возле Иры.

— Ну как?

— Позабавил, Андрей, молодец, не отстаешь от жизни.

— Ну еще бы, — широко улыбнулся ей Андрей.

С того вечера и началась их дружба. Ирине Андрей тоже перед самой поездкой написал письмо. Оно было внешне похоже на письмо матери, дескать, все тихо, спокойно, и что он за время службы не услышал ни одного выстрела.

Хотя на самом деле Андрей уже дважды побывал в серьезных переделках, «духи» в горах не дремлют, когда везешь груз. Вот и сегодня... Что будет сегодня?

— Что-то, Вася, подозрительно тихо? — отвлекаясь от воспоминаний о доме, взглянул на рядом сидя-щего напарника, рядового Сдобина. Они были одного призыва, это был их не первый совместный рейс.

— Да я ведь тоже об этом подумал, — озабоченно ответил Василий.

Предчувствие не обмануло парней, лопнула тишина, раскроили, разорвали ее автоматные очереди. Шёл густой плотный обстрел колонны затаившимися в горах душманами. Сдобин тоже пытался стре-лять туда, в сторону нависших над дорогою гор. Но тут словно барабанная дробь пробежала, прошлась по капоту, по кабине ЗИЛа. И замолк Василий. Горячо стало ногам Андрея, словно огненным металлом коснулся кто-то до плеча и бока.

— Я ранен, — произнес Веточкин, не выпуская из рук баранки. А горы продолжали говорить языком автоматных очередей. Остановить машину, значит, создать на дороге пробку, тогда колонну машин рас-стреливали бы в упор.

Долго колонна двигалась будто по сплошному огненному туннелю. Дорога перед глазами Андрея начала расплываться, словно ватной сделалась голова. О боли не думал совсем. Раз несколько еще окликнул напарника, голова которого беспомощно болталась на удивительно отчего-то вытянувшейся шее. «Вид-но, ранен тоже», — решил Андрей.

А дальше он помнит все очень смутно, а порой и совсем ничего не помнит. Не помнит, как колонна наконец выехала в долину. Не помнит, как фельдшер, сопровождающий колонну, осматривал его: бер-цовая кость левой ноги раздроблена полностью, на правой вывернута вся мышца, были ранения в пле-чо и бок.

— Странно, как он в таком состоянии, потеряв столько крови, сумел еще вести машину? — с удив-лением произнес фельдшер.

А дальше шла настоящая борьба за жизнь Андрея. А ему ведь минуло только двадцать. Не так уж и далеко по ступенькам лет он удалился от своего детства. В детстве Андрей зимой обычно просыпался рано. Тут же он подходил к окну и, если видел, что за ночь выпал снег, спешил к кухонной плите: ее обычно вечером топила мать, но за ночь плита успевала остывать. Из духовки плиты Андрей доставал валенки, с дверки снимал просохшие брюки, в которых он, вернувшись из школы, катался с горки то на санках, то на лыжах, а случалось, и просто на заднем месте. Наспех одевшись, подчас не застегнув, как следует пальто, выбегал из дома. На улице ни души, только сонно горланят петухи, да где-то подвы-вают собаки. Не гудит на ферме и доильная установка. И лишь редко в каких домах горит свет. Спит еще и мать, работающая в колхозе телятницей.

Когда-то Андрей ужас как боялся темноты. Теперь же он почти полностью победил в себе ночную боязнь. Запросто он может ходить в тени домов и заборов. Кого бояться? Так себя убеждает Андрей и идет по нетронутому белому снегу вначале на один край села, затем возвращается по своему же следу и мимо дома, мимо правления и школы — на другой конец. Постояв, отдышавшись, неторопливо шел обратно. Дома тщательно отряхивал от снега валенки, вновь ставил их в духовку и ложился в постель, но спать не спал, а просто, прикрыв глаза, думал: «Пойдут ли по моим следам люди?» Странное и забав-ное желание у Андрея Веточкина. Ему хотелось, чтобы односельчане непременно шли бы по его сле-дам, чтобы тропинка прокладывалась непременно там, где ступали его ноги. Откуда и как это желание появилось у Андрея? Да что уж задумываться над таким вопросом? Он и сам-то теперь это уже не может толком объяснить и припомнить.

Слышал лежащий в постели Андрей, как просыпалась мать, она спала в другой комнате. Мать обычно любила разговаривать сама с собой. Вечно было что-то не по ней. Надевая чулки, она ругала трико-тажные фабрики:

— За что только деньги дерут: два раза наденешь чулки, и можно выбрасывать.

Доставалось и обувщикам, и модельерам по пошиву одежды. Вместе с проснувшейся мамой, казалось Андрею, оживает весь дом: загорался свет и в ее комнате и в дальней, где стоял телевизор и холодиль-ник, и на кухне. За это ей всегда выговаривала соседка:

— Ты, Нюрк, смотрю, и дышать без света не можешь. Палишь электричество почем зря.. Ай уж со счет-чика научилась как сматывать, люди-то есть, пломбы не нарушив, занимаются этим делом. Ай да лов-качи, ай да умельцы!

— Как скажешь ты, Сбруиха, что-нибудь! — улыбалась мать, но слова соседки действовали. Дней не-сколько она усиленно следила за тем, чтобы в доме не горела ни одна лишняя лампочка, ругала за не-выключенный свет Андрея, но потом снова шло все по-старому.

Скрипят певучие двери, и у каждой двери свой напев: кухонная словно попискивает, входная в дом — басит, будто у нее простужено горло.

Из хлева, а он соединяется с домом сенями, до Андрея тоже доносится материнский голос.

— Ну как ты здесь, кормилица, жива? — так она ласково обращается к корове.

— Мда-а-а-а-а, жива-а-а, — корова встречает мать. Напоив, накормив корову, мать словно спохваты-вается:

— Ой, а дома-то опять холодать стало, — и здесь уже начинает вспоминать мужа, — Борька, вражина ты окаянная, убеждал все: «Я, Нюра, не из тех, я, Нюра, крепкий, стойкий. Дай троячок! Нет троячка, дай пятерочку, сдачу принесу». А йогом... Эх, Борька, Борька... грошовая твоя душа! Зальешь бельмы, ничегошеньки тебе не надо! А здесь такой дом, наготовься-ка на него топки. Коровушку голодную тоже держать не будешь, хочется, чтобы по весне пошла гладкой, вровень с другими коровами. И никтошень-ки не придет и не скажет: давай помогу. Спасибо, хоть теперь Андрюша подрастает. В том году и косить научился, и дрова уже пилил и колол, как взрослый.

Посетовав таким образом у плиты на жизнь, мать шла за дровами. А Андрей обычно не спал, он хватал на лету каждое слово матери. Они жили вдвоем в доме, который был построен отцом. Отец Андрея был строителем. Его рукам не было цены: он и сантехник, и столяр, и каменщик. И нет в селе такого дома, где не поработал бы Борис Веточкин.

Андрей видел, как любезничали, как заискивали перед отцом люди, когда нужна была его помощь, как старались угостить водкой, а чаще самогонкой. Напивался отец до чертиков, бывало, мог и свалиться даже в лужу: и лежал он худой, длинный, широко раскинув по сторонам руки с большими, ладонями, сплошь покрытыми твердыми, как копыта животных, мозолями. Мать постоянно говорила: «Надо спасать Борю». По доброте душевной, за что она теперь глубоко раскаивается, определила она его в лечебно-трудовой профилакторий, хотелось, чтобы все было как лучше, а вышло наоборот. После ЛТП Борис так и не ступил на порог своего дома, спутался после лечения с такой же алкашкой, как и сам, и бродит где-то по свету...

А вот уже и вернулась мать с охапкою дров. И говорила она теперь не сама с собой:

— Смотрю, следы от дома, ты что ли, Андрюша, опять бегал ночью? Аи уж больной какой? Слыхала, будто бы лунатики есть, они по крышам обычно ходят, может, и ты у меня такой же, как они?

Притворяться спящим Андрею не хотелось, и он, сладко потянувшись, заговорил с матерью:

— И никакой я не больной. Мам, а там по чьим следам доярки на работу пошли?

— По твоим, по чьим же еще? И я по твоим туда, аж к дороге прошлась.

Вскоре затрещали в плите дрова. Забегали по кухне выбивающиеся из-под конфорок отсветы, блики огня.

Анна принялась чистить картошку.

— Сейчас позавтракаем, сынок, и я побегу на телятник. Телятки-то теперь ждут меня не дождутся.

— Мам, а наша Малютка, — так звали Веточкины свою черную корову с несколькими большими бе-лыми пятнами на боках, Андрею всегда эти пятна казались облаками, плывущими по утреннему небу, — когда телиться будет?

— По молочку соскучился? Ничего, потерпи еще немного. С недельку Малютка, может, и походит, но не больше.

— Хочу посмотреть, как телятки рождаются. Каждый год почему-то Малютка без меня и без меня телится.

— Хорошо, на этот раз, если трудно телиться будет, по соседям не побегу, сами справимся.

— Справимся, конечно, справимся! — по-взрослому разговаривал Андрей с матерью.

А между тем дверка плиты накалилась докрасна, пахло жареной картошкой. Андрей, собираясь в шко-лу, продолжал поглядывать в кухонное окно, которое никогда не промерзало. Сейчас он увидел, как к колонке с двумя ведрами идет сутуловатая соседка Надежда Ивановна, а попросту Сбруиха. Говорят, кто-то в ее роду упряжь для лошадей шил. Оттуда и пошло это подворное прозвище.

— Мамка! Мамка, смотри, и Сбруиха по моей тропинке идет! — радостно прокричал Андрей.

«А там?.. Так это же Ира? — И видит Андрей перед собой стройную девушку с большими серыми глазами, а вокруг ее курносого носа, словно земляника по лесной опушке, щедро рассыпаны веснушки.

— Откуда она взялась на моей тропинке? — мелькают мысли в голове Андрея. — А я у окна. А мне ведь надо бежать за Ириной, бежать: она может пройти...»

— Ира! — выбегает из кухни Андрей, распахивает настежь одну, вторую дверь. Но вместо уличного зимнего холода на него дохнуло жарой. А на улице ни Сбруихи, ни Ирины. И только белый нетронутый снег. «А я сейчас проложу тропинку», — думает Андрей, и вот уже, отрываясь от порога, он сделал один шаг, второй, третий...— А-а-а, — боль пронизывает все тело.

— С ума сошли! У вас же нет ноги! От вас только убрали капельницу. Придется вас привязывать, вы куда-то все бежите и бежите, — слышит Андрей над собой женский голос.

— Где? Где я? — спрашивал Андрей, прислушиваясь к своему голосу. Прошлое, настоящее и будущее для него было нетронутым белым снегом.

— В госпитале, где же еще вам быть?

— В госпитале? — переспросил Андрей. А перед глазами у него белоснежный потолок. А вот уже над ним склоняются двое рослых мужчин в белых халатах. А смуглолицая женщина с черными бровями досадливо говорит:

— Поднимайте.

Андрею кажется, ему под спину, для того, чтобы поднять и уложить на кровать, мужчины подсовыва-ют не ладони рук, а деревянные лопаты, с помощью которых летом на токах сгребают в бурты зерно. Спина, голова, шея, руки Андрея почувствовали кровать. Ему кажется, что все у него по отдельности... «Но все ли на месте? А где еще одна моя нога? Кто забрал мою ногу? Украли, украли ногу», — судорож-но забегал рукой под одеялом Андрей. Но ноги не было, был обрубок. И боль... Боль неприятно отдава-лась где-то в темени.

— Я жив, я жив, — вопль радости вырвался из сухой гортани Андрея, и вся боль на время отступила от него.

— Жив, конечно, жив, — успокаивающе над Андреем звучит голос смуглолицей женщины.

— А Вася Сдобин жив? — уже не в бреду, а в сознании спросил Андрей.

— Жив, конечно, жив, — неуверенно произнесла женщина, а потом, чуть помедлив, добавила, — А впрочем, не знаю. К нам такой не поступал.

— Да, да... Значит, Васе всё. Надо же? А я ведь так и чувствовал. Вася, Вася... — шептал Андрей, а рука его так и не лежит на месте, тянется к ноге, а ноги нет.

«Черт возьми! А до дембеля оставались считанные месяцы. И надо же! У меня отняли ногу, — мелька-ли мысли в голове Андрея. — А вся жизнь такая короткая, чем-то схожая с обыкновенным сном, и все самое памятное так недалеко, можно сказать, совсем рядом». Вот он, Андрей, на утренней зорьке, спе-шит с косою в руках вместе с матерью в сторону заболоченного луга, который разрешили поделить кол-хозникам на участки. А трава на лугу от росы кажется седой.

Рано Андрей привык к работе. А как он любил колоть дрова! Бывало, стоит, широко расставив ноги, крепкий, загорелый, а мышцы так и играют на его ладно сбитом теле, а чурбаки он раскалывал топо-ром, как орешки, мать не успевала складывать дрова в поленницу. А тут еще подходит соседка Сбруиха:

— Ну богатыря ты, девка, вырастила. Больно уж он у тебя ладный да статный.

— Сплюнь, старая, — где в шутку, а где всерьез хмурилась мать.

— Ай какая суеверная! — скрипуче смеялась Сбруиха.

А мать( зачем-то глубоко вздыхала.

— Если б было все спокойно на земле, а то ведь растишь, растишь, подойдет время, отберут у тебя же твоего ребенка, и как будто так и надо.

— Да, от кого ни послушаешь, гробов много приходит, но что поделаешь, нельзя. Мы кому-то не помо-жем, нам кто-то не поможет. В минувшую-то вон как было, вовремя зло не пресекли, и растянулась бойня на сколько годочков, — многозначительно говорила Сбруиха, а мать на все ее рассуждения толь-ко и знала, что махала рукой:

— А ну тебя! Телевизор насмотришься, газет начитаешься с дедом, а потом и толкаешь всем политику.

— Какая уж из меня политикантка, — укоризненно качала головой Сбруиха, а потом, поджав губы, уходила домой.

И хотя Андрей был в меру послушным, но попереживать за сына матери пришлось немало. Андрей, росший на свободе, предоставленный самому себе, мог подраться. Да и в школе не ходил никогда он в хорошистах.

Однажды на уроке иностранного языка он впереди сидящим девчонкам посадил за воротнички по май-скому жуку. Был страшный писк. Учительница, разобравшись, что к чему, тут же сказала:

— Веточкин, выйди из класса.

И Андрей вышел, но не через дверь. Он встал на подоконник раскрытого окна и со словами: «Прощай-те!» — спрыгнул со второго этажа на свежевскопанную цветочную клумбу. Учительницу тогда отпа-ивали валерьянкой. А Веточкину обещали, что его определят в трудовую детскую исправительную ко-лонию. Но... После восьмилетки Андрей заявил матери о том, что решил пойти учиться в ПТУ на шо-фера.

— Ой, сынок, движение-то какое сейчас! Что случится, не переживу.

— Что со мною может случиться? Дорога — это свежий воздух и постоянное движение...

Годы учебы промчались быстро, как говорят в народе, одной минутой.

Подыскали Андрею в колхозе и старенький «зилок».

— Попытайся, парень, а то, может, как еще и оживишь машину, — хитровато почесывая затылок, про-говорил низкорослый, с вечно красным лицом механик.

— Ну что же, попробую, — не упрямился, не отказывался от предложенной машины Андрей. И приступил к работе. Исправно потом бегал старенький «зилок» в поле к комбайнам. Иногда в кабину садилась Ирина.

Именно Ирина сейчас и в последующие дни не давала покоя Андрею. «Как она отнесется к тому, что у меня нет ноги?» И вновь, уже в который раз, рука касается заштопанного обрубка. А здесь еще бинт из-за ранения в бок тугим поясом лежит вокруг талии, перебинтовано и плечо. «Я как глобус в меридиа-нах и параллелях», — с иронией ловил себя на мысли Андрей.

И как-то незаметно вновь уходил в забытье. И вновь ему виделся белый снег. И он рвал на себе «па-раллели и меридианы» бинтов. Хотелось свободы, но свобода оборачивалась очередным падением на пол, болью во всем теле.

В таком состоянии Андрей находился несколько дней. Он даже не помнил, как его и таких же, как и он, тяжелораненых военнослужащих на, самолете санитарной службы из Афганистана переправили на Родину.

Постепенно Андрей, потерявший много крови, приходил в себя, как входит в свои берега после голово-кружительного разлива река.

Иногда ночью он долго не мог уснуть. И втайне от всего мира он задавал себе вопрос: за какие грехи убит Вася Сдобин? За какие грехи изувечен он сам? Не проще ли было спросить их:

— Есть добровольцы?

Андрей представил, как он стрельнул глазами в одну сторону строя, в другую, и тут же сделал шаг впе-ред: «Я первый, я первый». Бьется часто его сердце: «Кто за мной?» Как и раньше в бреду, Андрей готов выскочить из-под одеяла, но вовремя опомнился. «А ведь так или иначе я был бы там, там, где горы говорят языком автоматных очередей. Мне не стыдно будет глядеть в глаза односельчан, не стыдно».

Но тут же Андрею вспомнился райвоенкомат. Сын председателя Валера Милошкин, полный розово-щёкий парень. Они вместе учились в школе, правда Валерий, в отличие от Андрея, работал в райцентре на заводе нормировщиком. Там же работал главным инженером и муж его сестры. Вел себя на призыв-ном пункте Валера развязно, не стеснялся в выражениях. Хотел казаться рубахой-парнем и поминутно, дело не в дело, выкрикивал:

— Эх, сейчас бы постреляться!..

— Не мешало бы, — вторил ему Андрей.

Давно замечено: для призывников тайн не существует. И тогда тоже прошел слушок, что кое-кто из ре-бят из команды, в которой находятся Милошкин и Веточкин, после соответствующей подготовки будут направлены в Афганистан. Без радости встретил эту новость и Андрей, хотя, когда встретился взгля-дом с тревожным взглядом Ирины, тут же представил себя стоящим перед ней в форме военнослужа-щего с орденом на груди.

Милошкин же враз побледнел. Отец его отвел в сторону к персональной машине. Продолжительно шеп-тались. Потом, когда председатель уже намеревался сесть в машину, мать Андрея, смекнувшая, в чем дело, быстро подбежала к нему, обычно скромная, нерешительная, она была просто неузнаваема.

— Павел Сергеевич, родненький, может, и моего заодно?

— Посмотрим, мне надо выйти на первого (председатель имел в виду секретаря райкома).

Андрею, наблюдавшему эту картину, стало не по себе. Никогда не грубивший матери, он в ту минуту, приблизившись к ней, резко бросил:

— Ну что же ты, мам, унижаешься?

— Да, — ухмыльнулся Павел Сергеевич, сел в машину. Затем Андрей видел, как через несколько ми-нут выехал в сторону райкома партии военком, рослый, подтянутый мужчина лет сорока пяти.

За час до отправки Валерий торжествующе произнес:

— Я, Андрей, кажется отмотался. Сюда на сборы мне надо будет явиться только через недельку, давай...

Тогда к тем словам Валерия у Андрея была неприязнь, но осуждать он его особо не осуждал, так как шагнуть с гражданки в неизвестное ему и самому было не по нутру. Из писем матери и Ирины Андрей знал, что Милошкин служит в трехстах километрах от дома, и что дважды он уже побывал в отпуске.

Служба службе рознь. И эта мысль приходила в голову Андрея. А вообще-то сейчас, спустя полтора года, он нет-нет да ловил себя на мысли: «А ведь Милошкин дезертир».

Через три недели после ранения Андрею разрешили вставать. Место ампутации ноги почти уже не болело. Но очень чесался розовый шов. Правая же нога из-за отсутствия икры теперь походила на брю-хо тощей селедки и по-прежнему ныла. И хотя груз своего тела Андрей распределял на костыли, нога при движении сильно уставала.

Трудны были первые шаги. Его бросало и в пот, и в жар. Андрей в эти дни словно ушел сам в себя. Пе-ред глазами так и стоял Василий Сдобин с безжизненно вытянутой шеей. «Странно, его нет, а я...» — мрачно ловил себя на этой мысли Андрей. И первоначально радостное «Я жив! Я жив» наводило его на какую-то щемящую грусть.

А дни шли размеренной безостановочной чередой. Андрей все чаще и чаще стал выходить на улицу. А как-то на лавочке, у входа в госпиталь, он увидел сидящего парня. Печальным и мрачным было его продолговатое лицо, в блекло-серых глазах стояла пустота. Ему было совершенно все безразлично: и уже высоко поднявшееся над госпиталем солнце, успевшее подсушить росу на листве подстриженного кустарника, который в избытке рос вдоль дорожек, и птичий щебет, и запах цветущего жасмина. Но не это привлекло внимание Андрея, привлекло другое — у него тоже не было ноги.

— Что я вижу? Почти зеркальное отражение, мы как братья-близнецы, — поравнявшись с лавочкой, где сидел парень, проговорил Андрей.

— Да, да, действительно, — словно встрепенулся незнакомец. Но вот он взял в руки костыли, под мышками подперев ими себя, встал на ногу.

— А ты можешь прыгать?

— Еще бы! Чай, десантником был. Да отпрыгался, — усмехнулся парень.

— Я не про парашют, на одной ноге... — проговорил Андрей и, прислонив к лавочке костыли, в три прыжка достиг асфальтовой дорожки.

В глазах парня появилось оживление.

— Давай кто дальше? — просто предложил Андрей. Так, на первый взгляд несуразно, познакомился Андрей с Петром Ковальчуком. Их знакомство быстро переросло в дружбу. Ежедневно по нескольку раз они стали устраивать между собой состязания.

Победы друг над другом парни одерживали попеременно и при этом не скрывали своей радости. Иногда приходили поглазеть на состязания друзей госпитализированные солдаты и офицеры. Кого-то, может, и забавляли эти зрелища. А вот пожилая медсестра, лицо которой уже основательно попало в сеть боль-ших и малых морщин, как-то, наблюдая за разгоряченными ребятами, со вздохом произнесла:

— Резвятся, ну как котятки, а ведь калеки, калеки! И в таком возрасте! Господи!..

Нравилось Андрею подбадривать людей. Бодрился и сам. Но по ночам он по-прежнему спал как на иголках. Простыня от его неспокойного сна к утру превращалась в жгут. Он знал, что пребывание в госпитале не может продолжаться вечно и что скоро, после прохождения медкомиссии, ему надо будет возвращаться домой.

«Как меня встретят дома? Мама вначале подосадует, обзовет безмозглыми и безглазыми тех, кто го-нит детей на убой, потом расплачется, от слез будет мокрым ее лицо. Оно будет похоже на небо, когда там и радуга, и солнце, а из тучи протянулись на землю тонкие нити так называемого слепого дождя. «Жив, Андрюша! Жив!» Но это мама. А вот Ира? Как отнесется к тому, что у меня нет ноги, Ира? Надо подготовить их, написать им письма».

Но за письма Андрей засел только, когда проводил выписавшегося из госпиталя Петра. Расставание бы-ло не из веселых. Целый день тогда Андрей ходил как неприкаянный, и только перед вечером наконец-таки на двойном листке из ученической тетради написал первые два слова:

«Здравствуй, мама». И как ни тяжело было Андрею, письмо матери он написал на редкость светлое и теплое.

«У меня все хорошо. Правда, лежу сейчас в госпитале. Но ты за меня не волнуйся, моя родная. Слу-чайно получил легкое ранение, но на мне уже все заросло, как на собаке. Так что, читая письмо, не вол-нуйся и не расстраивайся». Написал Андрей и о том, что его наградили орденом Красной Звезды.

Но это письмо к матери, а вот с письмом к Ире было сложнее. Здесь уже Веточкин разнервничался и начал ловить себя на мысли: «Зачем я теперь ей нужен, одноногий? После большой войны ладно, тогда таких, как я, и еще поуродливей было много. Самой разнообразной была продукция войны. Ну а в на-ши-то дни? В наши? Молодая, здоровая девушка, а рядом попрыгунчик на одной ноге. Смешно! Глупо!» — кружили мысли в голове Андрея. При встрече, возможно, и дрогнет сердце от жалости. А потом? И Андрей твердо и уверенно написал всего несколько строк.

«Ира, извини, но ты мне никогда не нравилась. Я тебя не люблю».

Уже поздно вечером Веточкин опустил письма в голубой почтовый ящик, висевший на стене у входа в госпиталь.

Ночью Андрею по-прежнему плохо спалось. А рано утром, еще до завтрака, он вышел на улицу и сел на лавочку, на которой когда-то он увидел Петра. Вот уже и почтовик с холщовым небольшим мешком умело выбрал из ящика письма.

«Что я наделал?» — поймал себя на мысли Андрей, когда работник почтовой связи миновал конт-рольно-пропускной пункт. Андрей нащупал в кармане халата коробочку с орденом Красной Звезды и неожиданно сделал вывод: «А ведь я трус! Трус при ордене. Такое ли письмо надо было написать Ири-не?»

А в эту минуту перед рассеянным взором Андрея появился на асфальтовой дорожке парень. Такой же одноногий и на костылях.

— Чем опечален-то? Слышал — хорошо прыгаешь. Может, попробуем, кто дальше?

— Да, да. Мы еще попрыгаем, — встрепенулся Андрей. Он резво вскочил с лавочки и подбитым пету-хом запрыгал на костылях к пропускному пункту с намерением догнать почтовика. Молоденький де-журный солдат только и успел спросить:

— Ты куда?

— Не препятствуй, надо! — бросил Андрей. Вскоре он уже был за пределами госпиталя.

Сторонились прохожие, уступая дорогу спешившему куда-то на костылях парню с очень сосредоточен-ным и бледным лицом. Он словно не шел, а летел, и постукивающие об асфальт тротуара костыли только корректировали и управляли его полетом.

Рисунок Ю. Смирнова

На первую страницу
На страницу Культура и образование
На первую страницу с творчеством зубовополянцев
На предыдущую страницу с творчеством зубовополянцев
На следующую страницу с творчеством зубовополянцев