Республика Мордовия

 Историко-этнографический сайт

О районе
Администрация
Депутаты района
Деловая жизнь
Культура и образование
Здравоохранение
Общественные организации
Отдых и туризм
Новости

Мокшень

English

Français

Президиум Зубовополянской организации ветеранов, 2003 г.
Нижний ряд (слева направо) : Буров Н. К., Фоменков В. В., Слёзкин В. И., Ватанин А. М.
Верхний ряд (слева направо) : Прохоров А. В., Кевбрин Н. И., Колесников И. Ф., Аршинов Н. П., Бояринов Г. А.

МОБИЛИЗАЦИОННАЯ РАБОТА В МОРДОВИИ В ВОЙНЕ 1941-45 гг.

Война явилась неожиданностью для советского народа. Она прервала мирную жизнь людей. И хотя официальной пропагандой эта жизнь характеризовалась как «созидательная», «весёлая» и прочими мажорно-оптимистическими эпитетами, реальность, в которой жил народ, была иной : повсюду ощущался недостаток то-варов самой первой необходимости, в колхозах крестьяне находились на положе-нии крепостных, всё общество было объято страхом от периодически проходя-щих волн репрессий.

Поэтому в «стране Советов» было немало граждан, которые не ощущали себя счастливыми «строителями нового общества», наоборот, подавленные психоло-гически, живущие в нужде и вечном страхе, они отнюдь не испытывали горячего желания защищать ту ненавидимую ими власть, которая навязала им мучитель-ную жизнь. Как свидетельствуют очевидцы — и современные исследователи, получившие в новой России доступ к ранее секретным документам, — мобили-зация на фронт не всегда проходила на высокой патриотической ноте или, как традиционно писали в официальных документах, «с высокой политической со-знательностью».

Начальный период войны отмечен случаями распространения прогерманских и антисоветских слухов, панических настроений, поэтому с первых же дней войны райкомам и горкомам партии пришлось принимать решения о мобилизации масс на решительную борьбу «с контрреволюцией, антисоветской агитацией, прово-кациями, слухами, шпионами и уклонениями от призыва».

Работы у Военного трибунала войск НКВД МАССР, Военного трибунала Ка-занской железной дороги, Военного трибунала Московской Зоны Обороны и Московского военного округа (а кроме трибуналов не забудем еще Особое со-вещание — его отменят только в 1953 году, и суды) было через край.

Начало войны породило целую серию страшных высших мер за отказ идти в ар-мию и «пораженческие настроения». Архивные материалы содержат факты укло-нения от мобилизации, выражающиеся в опоздании на сборные пункты, дезер-тирстве, членовредительстве, уничтожении военного билета и т. д.

Большеберезниковский колхозник Михаил Столыпин 13 июля 1941 года в кол-хозном саду «нанося угрозы активу села», говорил : «Недолго придётся вам иг-рать на патефоне, мы до вас доберёмся». 30 июля он был арестован, 31 декабря расстрелян.

Ичалковский колхозник Иван Трофимович Володин «клеветал в адрес колхо-зов».

Дмитрий Антонов в рузаевском селе Кулишейка в августе 1941 года «вёл анти-советскую агитацию пораженческого характера, говорил : «Советская власть ни-чего хорошего не дала. Скорее бы её задавил Гитлер». Николай Андронов, уро-женец краснослободского села Весёлое, сказал : «Скорее бы убили Сталина...» имя вождя вписано следователем в печатный текст от руки — машинистка по-боялась печатать крамолу).

Содержавшийся в Чуфаровской колонии служащий из Зубово-Полянского района (уроженец с. Анаево) Федин Борис Сергеевич (у него был срок 1 год) в конце августа 1941 года вёл среди заключённых такие разговоры : "Наше прави-тельство в войне с Германией ничего не выиграет, поскольку масса настроена против Советской власти. Ведь возьмите, сколько отцов и братьев красноар-мейцев сидят в заключении по тюрьмам и колониям, конечно, у этих красноар-мейцев интересов к войне нет, и они Советскую власть защищать не будут. Вы сами видите, как наши Гитлеру отдают города". В сентябре на Б. С. Федина в колонии завели новое дело и расстреляли.

В Саранске слесарь Плодухин, получивший повестку о явке на призывной пункт 30 июня, заявил: «С чем мы пойдем воевать ? Ведь в Германии все есть, а нам воевать не с чем, всё равно нас разобьют».

В колхозе «14-й год Октября» Темниковского района колхозник Майоров во время зачитывания речи И. В. Сталина в тех местах, где говорилось об успехах Красной Армии, на мордовском языке бросил реплику : «Этому не верьте, газе-ты ведь всё врут».

В Луховском сельском Совете на собрании колхозников некий Баринов заяв-лял : «Германия разобьёт [нашу страну], и тогда не будут нас мучить...», а другой колхозник говорил : «Гитлер освободит нас, и колхозы пропадут».

В колхозе «12 лет Октября» Старошайговского района колхозник Я. Г. Сырин распространял такие слухи : «Гитлер наступает здорово, так что [наши] не ус-певают удирать».

В с. Грибоедове Саранского района был пущен слух о том, что «наши войска отступают потому, что Тимошенко отказался дать приказ о наступлении».

Как правило, правдивая информация с фронта, которая в первые месяцы войн была негативной, квалифицировалась соответствующими органами как распро-странение панических и вражеских слухов. Слова, высказанные колхозницей колхоза им. Кагановича Ичалковского района М. Ф. Мишиной во время выс-тупления И. В. Сталина по радио 3 июля 1941 г. были квалифицированы как контрреволюционные. В ответ на призыв И. В. Сталина всем встать на борьбу с фашизмом М. Ф. Мишина заявила : «Пусть Сталин сам пойдет с коммуниста-ми воевать», после чего ее вызвали в райком партии. Но и там она заявила : «За-чем гольтяпу берут в армию, надо всех коммунистов послать на фронт», за что колхозницу исключили из партии и передали дело в НКВД за распространение контрреволюционных разговоров.

Раскулаченные высказывались о мобилизации ещё более определённей. А. С. Гришнев из колхоза «Большевик» Кадошкинского района при вручении ему повестки сказал : «За что я пойду на войну ? Я ведь не голосовал за советскую власть». Высказывались и прямые угрозы : «...если возьмут в армию, то я буду там только ломать и портить советские машины».

А вот что говорила колхозница-красноармейка Е. Т. Цыганова из колхоза «16-й партсъезд» Темниковского района о мобилизации на фронт : «Посылают за-щищать родину, советскую власть... За что идём защищать, за полкило хлеба ? Вот я провожала своего мужа в Торбеево, который пошел в Красную Армию. Сама видела, как кормят красноармейцев — выдают только полкило хлеба и тухлой торбеевской воды. Только на словах говорят, что все хорошо, а на деле — нет ничего. Я видела в Торбееве : все отправляющиеся в армию — черные, как грязь. Гонят насильно, как скот... Все знают, что они идут на смерть, на мясо, из всех там сделают котлеты».

Уроженец с. Анаево, служащий из Зубовой Поляны, бывший комиссар в Крас-ной Армии в гражданской войне (!) Б. С. Федин в июле 1941 года вёл такие раз-говоры : "Наше правительство в войне с Германией ничего не выиграет, по-скольку масса настроена против Советской власти. Ведь возьмите сколько от-цов и братьев красноармейцев сидит в заключении по тюрьмам и колониям, ко-нечно, у этих красноармейцев интересов к войне нет, и они Советскую власть защищать не будут. Вы сами видите, как наши Гитлеру отдают города."

Итоговая строка этих и десятков таких же историй — «подвергнуть к высшей ме-ре наказания — расстрелу»...

Михаил Милюшов, получив повестку в военкомат, покалечил себе ножом ле-вую руку. За членовредительство — расстрел.

Евдоким Родин привез из Москвы в село Морд-Юнки фашистскую листовку. За контрреволюционную агитацию — расстрел.

Михаил Шукшин в августе 1941 года был призван на фронт. В ноябре дезерти-ровал. 15 февраля 1942 года при обыске дома его нашли в русской печи, за зас-лонкой. Расстрел.

Были финалы и более счастливые.

Заврадиоузлом Вертилимской МТС Павел Бекшаев по любознательности или недомыслию 21 июля 1941 года «включил одну из германских радиостанций и в течение 10-15 минут транслировал враждебную для Советского Союза антисо-ветскую и провокационную радиопередачу», но получил за это «всего» 7 лет.

Дарья Шабунова, Лукерья Казанцева, Софья Еркина — за «вымыслы пора-женческого характера» — «всего» 10 лет.

Часть призывников не являлась на призывные пункты, они скрывались у родст-венников в дальних деревнях, в лесах … Органы НКВД вели за ними настоящую охоту, их судили, отправляли в лагеря, в штрафные батальоны.

Такая форма дезертирства, как бегство с фронта, также отмечалась в МАССР. На-пример, 4 июля 1941 года в селе Вечкусы Ладского района был задержан крас-ноармеец Афонин, самовольно прибывший из действующей армии. При себе имел винтовку, револьвер системы «наган», 85 винтовочных боевых патронов, 14 револьверных. В Саранске в ноябре 1941 года появился уроженец села Ате-мар Г. Кормишин, заявлявший о том, что бежал из немецкого плена. Он «был обнаружен в подземелье, задержан и 5 февраля 1942 года направлен в особый отдел НКВД МАССР» …

Подобные факты имели место и в Зубово-Полянском районе. Дезертирству с фронта и уклонению от  призыва здесь способствовали леса и глухие деревеньки, в которых можно было укрываться у родственников. В них милиция периоди-чески проводила спецоперации-облавы, использовала негласных осведомите-лей. Дезертиры часто были вооружены, они знали, что их ожидает в случае арес-та, поэтому их поиски и аресты для милиционеров порой были сопряжены с опасностью для жизни. Дело дошло до того, что — об этом рассказали пока ещё живые свидетели того времени — участковым оперуполномоченным было дано негласное разрешение при встрече в лесу с незнакомым человеком стрелять без предупреждения. По некоторым сведениям, в покасских оврагах однажды была расстреляна целая группа дезертиров.

Райкомы партии и военные власти применяли и практику принуждения к подаче заявлений об отправке на фронт. Так, житель Атюрьевского района член партии П. В. Тюрин был вызван в райвоенкомат, где подбирались военнообязанные-добровольцы. Ему предложили написать заявление о добровольном призыве в действующую армию. Когда он отказался, ему сказали, что если он не напишет заявление добровольно, то через некоторое время ему пришлют повестку — на фронте он окажется в любом случае.

Лидия Саушина, 20-летняя служащая Наркомзема, тоже попала на фронт по "собственному заявлению". Уже в 2010 году ветеран войны рассказала газете "Известия Мордовии" : "В 1942 году на моё имя пришла повестка из военкома-та. Решив, что это какая-то ошибка, дядя пошел туда разбираться. Там, одна-ко, ему показали заявление, подписанное Лидой Саушиной, в котором она изъяв-ляла желание идти на фронт добровольцем.  Но я в военкомат не ходила и не подписывала никаких заявлений. Однако время тогда было суровое, разбираться, как так получилось, ни я, ни мои родственники не стали. Так я оказалась на фронте".

Большое количество добровольных заявлений должно было свидетельствовать о хорошей агитационно-пропагандистской работе райкомов партии ...

В последующие периоды войны, когда стало известно, как вели себя немецкие войска в оккупированных частях страны и война действительно стала носить на-родный характер, когда постепенно ситуация на фронтах стала улучшаться, изме-нилась морально-психологическая ситуация и в тылу. Но случаи дезертирства и уклонения от призыва происходили до самого конца войны. А вот эта строка из отчёта прокуратуры зимы 1945 года « ...за второе полугодие 1944 года в проку-ратуру Саранска поступило материалов на 393 дезертира, преданы суду — 173» — относится уже к тем, кто самовольно оставил заводской станок (беглецами с фронта занимался военный прокурор).

Кроме фронта в буквальном смысле слова, существовал и трудовой фронт. Он проходил в тылу — так называлось любое рабочее место. Но иногда на этот фронт мобилизовали. Вот что рассказала газете "Известия Мордовии" в 2010  году ветеран труда из села Старый Тештилим Ельниковского района Мария Григорьевна Дорожкина : "В ноябре 1942 года мне было 15 лет. Однажды, ког-да я шла с работы (все подростки в деревне работали в колхозе), увидела, что брат подает мне руками какие-то знаки. Он словно хотел сказать : «Не ходи домой, не ходи !» Но я не поняла, почему. А около дома стояли двое незнакомых мужчин. Они крепко взяли меня под руки и сказали, что по мобилизации я долж-на ехать учиться в фабрично-заводском училище. Плакать, упрашивать, чтобы оставили меня дома, было бесполезно".

Уже на следующий день Маша и другие девчата были в поезде. Им объяснили : везут в Свердловск : "Некоторые ехали уже не первый раз. Смотрю — после каждой остановки нас становится всё меньше и меньше. А это убегали девча-та, которых раньше возили учиться : они знали, как добраться до дома. Решила и я убежать. Вышла на какой-то станции, посмотрела по сторонам, а куда ид-ти — не знаю, боязно ! Так и залезла назад в вагон".

В Свердловске девчат определили в училище, где обучали специальности «сле-сарь-автоматчик». Вчерашние колхозницы изучали устройство вагонных тормо-зов и их обслуживание : "Обучались маркам тормозов Вестенгаузера, Казанце-ва, Матросова… Учиться мне понравилось. Хорошо было, выдали нам гимнастёр-ки, юбки, обувь. Наконец я сняла лапти ! Одно не ладилось : я не говорила по-рус-ски. Пришлось учить язык.

После училища стала работать на железной дороге : когда приходили поезда, а шли они бесконечной чередой, проверяла состояние тормозов — все ли в порядке. Так и дождалась Победы. Жилось трудно, всё время не хватало еды. Но я писа-ла домой, и мама присылала всё, что могла. В основном, одежду : кофту, юбку, платок. Помню, один раз прислала мне 600 рублей. Для неё это были большие деньги, а в Свердловске на базаре (в свободной продаже хлеба не было, давали по карточкам) буханка стоила 700 рублей !"

Ольга Сергеевна Ефремова из деревни Шувары Старошайговского района была отправлена на торфоразработки. Ещё перед началом войны в их деревню стали приезжать вербовщики с торфопредприятий. В каждом селе набирали по 10-15 девушек лет двадцати, незамужних. В числе прочих шуварских девчат, как самой боевой, ехать на торфа председатель колхоза определил и Ольге : "Я в слё-зы... Не хотелось уезжать из дома, а куда денешься ? Председатель назначает, и отказаться никак нельзя.  В том же 41-м году мальчишки прибавляли себе лиш-них лет, чтобы пойти на войну… Словно добровольцу-ополченцу, два лишних го-да набавили и мне : в мои 18 лет ехать "на торф" было рано".

Им выдавали по 700 граммов ржаного хлеба в день. Хорошего, без коры и лебеды: "Немного съешь, а остальное возьмешь с собой на работу и спрячешь в штабель торфа. А вороны у нас, бывало, раскопают хлеб — и ничего от этих «запасов» не останется. Так и ходишь целый день голодная. А то продашь хлеб (ведь, кро-ме него, у нас ничего не было, и с собой из дома мы привозили в основном сухари) — и купишь редьки. Нарежешь её тонкими колечками, чтобы побольше получи-лось, и жаришь на плите…"

С ранней весны до поздней осени, от темна до темна «торфушки», как называли девушек,  простаивали в вязкой холодной жиже. Работа была и тяжелой, и гряз-ной. От постоянной возни в болотной воде у женщин болели ноги, поэтому даже летом они ходили в шерстяных носках. Из всех орудий труда — лопата и тачки. Немногие мужчины на торфопредприятии работали учётчиками, мастерами, бри-гадирами... Зарплата зависела от выработки, потому старались не пропускать по-гожих летних деньков и махали лопатой без выходных. Эта зарплата была, на-верное, единственным плюсом работы "на торфе" : «торфушкам» платили непло-хо. В колхозе они совсем ничего не получали. Иногда вместо денег работницам выдавали шали и платки, отрезы ткани. Девушки могли сшить себе платье — на их малой родине, в Мордовии, в деревнях все ходили в домотканом холсте.

Екатерина Ивановна Виканова из села Надеждино Ельниковского района бы-ла мобилизована в Магнитогорск : "В 1943 году, когда мне было всего 17, меня с подругой мобилизовали на Магнитогорский металлургический комбинат. Ехать мы боялись : ведь дальше своей деревни нигде не были. В Ковылкино впер-вые увидели паровоз ! И сильно испугались, когда он дал гудок.

Дорога на Урал заняла 23 дня. Целых 12 суток поезд, на котором ехали мы и еще 20 человек из Мордовии, простоял в Уфе, пропуская военные эшелоны.

В Магнитогорске нас поселили в больших землянках недалеко от комбината. Морозы стояли сильные, но в землянках топили печки, и было тепло. С питани-ем беды не было : нам сразу же выдали продовольственные карточки, по кото-рым питались в столовой. За работу еще и платили, правда, немного. И паспор-та нам справили — в колхозе-то их у нас не было...

Стали мы разнорабочими : копали траншеи, были грузчиками (совсем молодые девчонки!), делали всю черновую работу. Заходя погреться в цеха, видели, как в печах варят сталь. Но близко к печам нам подходить запрещали : спецодежды для защиты от искр у нас не было. Мы смотрели, как готовую сталь разливали в большие формы и получались чушки. Тепло от них шло долго — вот мы и гре-лись. Но нам хотя бы зима была не в диковинку, а вот рядом работали муж-чины из Узбекистана — они сильно мерзли. Протягивали руки к горячим чушкам и приговаривали : «Ташкент, Ташкент !»

Холод — вот что сильнее всего запомнилось. Иногда в мороз мы пытались вынести с завода обломок доски или полешко, но охрана не разрешала пронести через проходную ни щепки... Так и проработали до конца войны. Но домой нас отпустили только через полтора года после её окончания. Мужчин на фронте погибло много, работать на заводе было некому..."

О том же, как жили в годы войны в мордовских деревнях, красноречиво свиде-тельствуют воспоминания о военном детстве председателя Госсобрания РМ (с июня 2010 г.) В. В. Конакова : "Председатель нашего колхоза «Од Эрямо» (с. Кулясово Атяшевского района) в 1945 году, Устимов Василий Степанович, сдал причитавшуюся часть продукции на нужды фронта, заложил семенной фонд, а остальное распределил голодающим колхозникам. Он знал, что его ожи-дает... Его арестовали, и на допросе, на вопрос, почему в условиях военного вре-мени он допустил такой неслыханный поступок, он ответил: «Лучше пусть ме-ня накажет власть, чем держать ответ перед фронтовиками, почему не убе-рёг их семьи». Его отпустили. Отпустили потому, что на дворе был уже по-бедный год, хотя сдача продукции сверх нормы властями поощрялась, но она в большей степени для местных начальников являлась карьерной лазейкой."

По книге Н. Калитиной "Неизвестная прокуратура. Мордовский архив",
материалам мордовских историков и воспоминаниям участников событий.

Назад на страницу  Зубово-Полянский район в годы войны 1941-45 гг.