посёлок
СВЕЖЕНЬКАЯ
Некролог
Лесной поселок при железной
дороге с легким названием Свеженькая в детстве всегда магнетически
притягивал мое внимание.
Своей близкой недоступностью. Затаенностью среди глухих мордовских лесов.
Загадочностью.
Изначально поселок образовался как станция на однопутной железнодорожной
ветке, пронизывающей тамбовские на пе-риод ее строительства леса и
соединяющей узловую станцию Кустаревка с Вернадовкой.
Железная дорога строилась в конце позапрошлого века и изначально, видимо,
создавалась для освоения дикого по тем временам лесного края.
Исследователи родного края датируют основание поселка 1914-1918 годами. Но
мне, связавшему определенный период в своей жизни с одни из заводов по
переработке макулатуры, куда свозились для утилизации различные устаревшие
биб-лиотечные фонды, попал в руки в 70-е годы железнодорожный справочник за
1893 год, где значились все станции и полу-станки этой ветки: 15 км,
Свеженькая, Известь, Выша…
Название поселка исследователи производят от слова «свержень», что мне
кажется заумным и надуманным. И напоми-нающим чем-то поиски в своих
родословных некоторыми людьми капель голубой крови.
Само слово «Свеженькая» своим русским корнем не требует толмачества и
понятно каждому.
При станции было Бутское лесничество, названное, скорее всего, по имени
находящихся в 15 километрах от нее села Салтыковы Буты.
Лесничество, как и земли вокруг на огромном пространстве, принадлежало
крупным землевладельцам из князей Гага-риных, род которых в дореволюционной
России по многочисленности мог бы поспорить не только с графским родом
Тол-стых.
Несмотря на густонаселенность района, поселок действительно был
труднодоступен. Окружающие леса местами были болотистыми, лесные дороги
только проселочными, и единственной артерией, полноценно связывающей этот и
другие населенные пункты на построенной железной дороге, была сама эта
дорога. К слову, какой-либо сносной дороги с твер-дым покрытием не было
построено ни при проклятом царизме, ни при родной Советской власти.
Хотя лес был ухожен, разбит на кварталы всегда прочищенными просеками.
Скорее всего, с 1914-18 годами и более поздними 20-ми было связано бурное
развитие поселка. Которое в свою очередь было вызвано определенными
процессами в русской деревне : деревня же была перенаселена, земли хватало, как не хватало и просто жизненного пространства. Из сел с
многовековой историей начали образовываться выселки. Началась малая миграция
населения, при которой люди искали лучшей жизни вблизи родных мест.
Поселок же был промышленным, поскольку там находились организации, связанные
с заготовкой леса. В период кол-хозного строительства, когда деньги на
трудодни в рядовом колхозе были большой редкостью, в леспромхозе их платили.
Небольшие это были деньги, но были.
За поиском лучшей доли переезжали из окружающих сел родственными кланами. К
тому же в лесах жило коренное мор-довское население, в свою очередь
тянувшееся к свету. Эта схема развития была характерна и для других
прижелезно-дорожных населенных пунктов.
По иронии судьбы в 1920-е при территориальном переделе губерний и решении
национального вопроса поселок оказался разделен железной дорогой на две
части. Одна половина отошла к вновь организованной Мордовской республике,
другая к Рязанщине. Было два сельских совета, в магазине на мордовской был
дешевле сахар. Но национальный вопрос к сахару отношения не имел совершенно.
Просто Рязанщина и Мордовия относились к разным ценовым поясам, которые
сошлись в одном, по сути, поселке по разные стороны железнодорожного пути.
Но была одна школа, на мордовской стороне. Одна больница, на рязанской. Один
клуб, не помню на чьей. И деление на две части воспринималось, скорее всего,
как местная достопримечательность.
В то время, когда меня судьба связала со Свеженькой, а это конец 60-х
прошлого столетия, мордовское население состав-ляло большинство. Мордовская
речь была обыденной. В школьном интернате, где я жил и где жили все дети из
удален-ных деревень и лесных кордонов, я был единственным русским парнишкой.
Само собой как-то усвоились азы мордов-ского языка. И шалостью нашей было
завести разговор со сверстниками на мордовском в присутствии воспитателя,
что ее раздражало, а нас веселило. Ее раздражало, потому что не понимала нас.
Нас же веселило, потому что мы вставляли между фраз ее имя.
Уважение к мордовскому народу, его национальному трудолюбию, мордовскому
языку у меня сохранилось на всю жизнь.
В мордовских семьях того времени обычным была многодетность, что уже ушло из
русских семей. В школе нередко си-дели в одном классе дядя с племянником.
Мордве была свойственна простота, гостеприимность. Я отношу это
качество на счет нужды, которая была неизбежной для большой семьи. Да и редко
кто жил в то время богато.
Много лет спустя после окончания школы я заехал в Свеженькую и навестил мать
своего друга Нюхаева. Старая уже мордовка узнала меня и первый же вопрос её
ко мне был:
— Щи будешь?
Национального же вопроса просто не существовало.
Дома, постройки в поселке были из дерева, почерневшего от времени. По
центральным улицам проложены деревянные тротуары.
В школе в мое время было порядка четырехсот учеников. Были параллельные
классы, несколько смен. Был спортзал, построенный родителями методом
народной стройки.
И в школе был очень сильный состав преподавателей. У меня отложилась в
памяти моя классная математичка Нина Андреевна Тарасова и преподававшая
литературу с русским Роза Михайловна Васяева. Первая на момент написания
очерка жива, дай бог ей долгих лет жизни.
У Розы Михайловны позже выяснилась интереснейшая судьба. Отец ее
организовывал коммуну в поселке Вадакша, рас-положенному неподалеку, на базе
которой был создан совхоз «Свобода». Коммуна, как и все другие в Советском
Союзе, не сохранилась, но название прочно закрепилось в обиходе за
населенным пунктом. Сама Р. М. девушкой попала под по-езд, ей отрезало ногу.
Профессионализм этих преподавателей был очень высок, и лично мне они задали
планку требований на всю жизнь.
Когда появились интернет и «Одноклассники» и в общении с родиной появились
новые возможности, горько было уз-нать, что в Свеженской школе осталось семь
учеников, на которых приходится семь преподавателей.
Поселок очень неудобно располагался по отношению к своим районным центрам.
Для автотранспорта существовала лишь разбитая грунтовка. И легче было
выбраться в Москву, чем в районный городок Зубова Поляна.
Связь с внешним миром осуществлялась в основном по железной дороге. Раз в
сутки проходил поезд «Москва-Вернадов-ка», и курсировал рабочий поезд с двумя
вагончиками от Кустаревки. Дорога никогда не была электрифицирована, и та-щил
вагончики дымящий с тянувшимся за ним шлейфом зольных выбросов паровоз.
Паровозов в то время много стояло в Кустаревке, видимо, на консервации.
Позже, в начале 80-х, паровоз заменили на тепловоз, а консервационные экземп-ляры,
наверное, отправили на металлолом.
Проход вернадовского поезда был событием дня. Не всегда были билеты,
особенно на праздники. Проводы близких, про-щания, поцелуи…
На Москву поезд проходил в вечернее время и стоял десять минут. В пятидесяти
метрах находился магазинчик, и быст-рые на ногу мужики успевали сбегать за
бутылкой.
К этому приспособилась местная шпана и срывала с гонцов вошедшие в моду
меховые шапки. Гонцам на заявления и разборки времени не было.
У любой веревочки всегда находится конец, шпану переловили, а поселок
получил славу криминального.
Мы же, дети окружающих деревень, добирались до поселка достаточно сложным
путем. Мой путь был самым длинным. Их крохотной деревушки Жульевка, где я
был единственным парнишкой, пожелавшим закончить десятилетку, я шел па-ру
километров до соседней крупной деревни Крутое, где соединялся со
сверстниками. Все вместе добирались до железно-дорожного полустанка 21 км и
дожидались рабочего поезда. Иногда шли по шпалам. Но расстояние в 17
километров пре-одолеть было под силу не всем. По субботам направлялись по
домам на выходные. Также на рабочем поезде, иногда на товарном. Товарняк
курсировал каждый день, и мы просили машинистов притормозить на полустанке,
чтобы удобнее было спрыгнуть. Иногда они, входя в наше детское серьезное
положение, легко соглашались, иногда просили рубль, ви-димо на водку, иногда
отказывали. Несколько раз добирались лесом через Зеленый кордон просеками.
Но такой длинный путь, повторюсь, был под силу не всем, а идти через лес в
одиночку было страшновато. Водились и волки, и медведи. Волчий вой
приходилось слышать неоднократно.
Кордоны представляли собой в то время своего рода лесные хутора из двух-трех
мордовских семей. Запомнились фами-лии Ляшиных, Барановых.
Кордонов было много. Детей у лесников тоже обычно было по 9-12 человек. Вот
для них то и существовал уже упоми-навшийся мною интернат. Интернат также
собирал детей из ближайших лесных деревень Топливная Ветка, Крутец и других.
Представлял он собой одноэтажное здание со спальными комнатами, комнатой для
занятий и рядом умывальников. Туа-лет был на улице, но в деревне никогда не
было теплых туалетов.
Угасание поселка было запрограммировано оттоком молодежи в город. Это стало
причиной вымирания большинства де-ревень. Ошибкой ли была такая политика
власть имущих, просчетом ли, не нам судить. Но молодежь уехала, старики
по-умирали, жизнь угасала.
Те трудности, которые не замечались, когда поселок жил полноценной жизнью,
при старении его стали бедой.
Лес выпилили в лихие 90-е, население сократилось, железная дорога стала
ненужной. Вернадовский поезд изменил мар-шрут, однопутку
законсервировали, оставив только рабочий поезд как единственную ниточку,
сохраняющую связь с внешним миром.
Население уменьшилось до той критической величины, что не смогло защитить
себя от другой страшной беды — пожа-ров.
В наших краях никогда не было на моей памяти лесных пожаров. И старики о них
не рассказывали. Лесные пожару были где-то далеко, в Сибири, где на
безлюдных лесных пространствах горела тайга от ударов молний.
Лес у нас не горел даже в трудном 1972 году, когда в центральной России
горели торфяники. Но тогда это было объясни-мо и понятно. Понятно то, что
торфяники своеобразны в пожарном отношении и их трудно тушить.
В этом году Свеженькая сгорела, и огонь пришел не из леса. То ли баня
загорелась, то ли трава — и поселок выгорел пол-ностью. Огонь ушел в лес и сжег
другие деревни.
Приехавшие пожарные долго выясняли, чья сторона горит: мордовская или
рязанская.
Так национальный и территориальный вопросы, не замечаемые десятилетиями,
способствовали гибели поселка.
Жители рязанской части жить больше после пожаров в Свеженькой не захотели.
Им не подключили даже газ, проведен-ный в мордовскую часть.
Пятнадцать же домов, построенные для погорельцев на мордовской стороне,
поселка не возродят.
Оптимистичным было зарождение Свеженькой, полноценна жизнь, и страшен конец
ее…
Дай, Господи, памяти нам.
М.
Полев, август 2010 г. |