|
Светлана Бахмина, юрист
ЮКОСа, своё наказание отбывала в Дубравлаге. В апреле 2009 г. она вышла
на свободу условно-досрочно.
В мае 2009 г. она дала интервью журналу "Ведомости". Публикуется с купюрами.
— Я закончила юридический факультет МГУ в 1992
г. В 1995 г. да-ла объявление в журнале «Эксперт», что ищу работу. Мне
позвони-ли и пригласили на собеседование. Так я оказалась в "Менатепе", а
потом в ЮКОСе.
— Как следует из приговора суда, в
1998-1999 гг. вы участвовали в пе-реводе имущества «Томскнефти» на 8,6 млрд
руб. на её «дочки». При помощи поддельного экспертного заключения оно
было оценено не по балансовой стоимости, а по остаточной — втрое
дешевле. А вы дали заключение о правомерности этой сделки.
|
— В совете директоров кроме меня
было семь взрослых самостоятельных людей, имеющих большой опыт работы, а
сам совет возглавлял бывший министр энергетики СССР и экс-директор «Томскнефти»
[Леонид Филимонов]. Вы считаете, их можно было ввести в заблуждение?
— После ареста Платона Лебедева Ходорковский предупредил сотрудников
ЮКОСа, что давление на компанию будет нарас-тать, его самого могут
арестовать и тот, кто боится, может сам уйти. Многие ваши коллеги
воспользовались этим советом.
— Я слышала об этом разговоре, но не считала, что это может относиться
ко мне. Что значит уйти или уехать? У тебя есть обязанности, родители,
муж и маленькие дети. И в страшном сне я не могла представить, что это
дело может закончиться мо-им арестом. Конечно, если бы у меня было хоть
малейшее сомнение, что моей свободе что-то угрожает, как любой
нормаль-ный человек, хотя бы ради детей, я бы как-то пыталась себя
обезопасить. Просто когда внутренне не чувствуешь, что хоть
сколько-нибудь, хоть какую-то малость это может тебя коснуться, то и не
задумываешься уйти совсем из компании.
.......................................................................
— Как происходило ваше задержание?
— Меня вызвали на допрос в качестве свидетеля. Я восприняла это
спокойно, потому что до этого меня несколько раз вызы-вали на такие
допросы. Я не давала показания, воспользовалась ст. 51 Конституции.
Я пришла к следователю в обеденное время со своим адвокатом. И вдруг
меня вызвали к другому следователю, это была мо-лодая женщина. И она
меня спрашивает: «А с кем остаются ваши дети, когда вас нет дома?» Это
есть в протоколе моего доп-роса. Я ответила, что с бабушкой или няней. На
тот момент маленькому было три года, он пошел в детский сад, а
старшему — семь, он в первый класс ходил. И только тут я уже что-то
стала понимать, что процесс движется не туда. Что меня арестуют, раз они заговорили про детей. Потом мне объявили, что я задержана.
— А вам разрешили домой поехать, забрать вещи?
— Нет, конечно. Единственное, что мне разрешили, — отдать адвокату
какие-то свои ценные вещи. А потом вещи привез мне мой муж.
...........................................................................
— Вы не ожидали столь сурового приговора суда?
— Каких-то особых иллюзий у меня не было, но была большая надежда, что
поскольку суд длился почти два года (время с мо-мента задержания в декабре
2004 г. и до вынесения приговора в апреле 2006 г. Бахмина провела в
«Матросской Тишине». — Ведомос-ти), то все-таки, может быть, этих двух
лет в сизо достаточно для меня и что если действительно какие-то ко мне
претензии есть, то они исчерпаются этим сроком. Когда я общалась со
следователями, было ощущение, что и они не рассчитывают на очень большой
срок, они косвенно давали это понять. А когда я услышала, то была в
шоке.
Злую шутку со мной сыграла амнистия 2001 г., которая могла быть ко мне
применена, потому что деяния, за которые меня осудили, были в 1998 г. Я
бы освобождалась от ответственности, если бы мне дали до шести лет. Но
мне дали шесть с поло-виной, и я реально попала в колонию. Вопрос
наказания всегда субъективный: по одной и той же статье наказание может от-личаться в разы. Кстати, судья, вынесшая мне приговор, дала условный
срок Татьяне Брынцаловой — руководителю фарма-цевтического производства.
Вполне гуманно.
...................................................................
— В колонии оказалось намного хуже, чем в сизо?
— В сизо я попала в камеру достаточно маломестную, на 12 человек.
Основная часть людей проходила тоже по экономическим статьям. Со мной,
например, сидела интеллигентная начальница кредитного отдела банка, она
уже год сидела и была предпен-сионного возраста. Она мне очень помогла
освоиться.
Колония — это уже совсем другая история. Это был настоящий шок. Меня
привезли в Мордовию ранней зимой, только снег выпал, было холодно. Я
увидела толпу одинаковых женщин в одинаковых серых ватниках и платках на
голове.
Мне повезло — два последних года в конце апреля в Мордовии было очень
холодно и 90% мошкары погибло. Обычно ее столько, что стоит [как]
дымовая завеса. Спрашивала у местных, как они все это переживают.
Ничего, говорят, это только на три-четыре недели, а дальше только
комары... А они там как маленькие лошади.
— Как находили общий язык с женщинами-заключенными?
— Еще до моего появления в колонии вокруг меня был создан определенный
ореол. Кто юристом, кто бухгалтером называл, все думали, что крутая
московская штучка начнет [делать] пальцы веером, но я старалась вести
себя достаточно просто. Ад-министрация какую-то работу провела, спасибо
ей. Конфликтов не было, меня встретили достаточно радушно, но я плохо
по-нимала, что вокруг меня происходит, я была в шоке и отчаянии.
Больше всего меня поразило, что люди, осужденные и за насильственные
преступления, и за экономические, сидят в одной ко-лонии.
У нас в отряде была женщина, которая отравила кислотой своих двоих
детей, потому что они мешали ей выпивать с сожите-лем. Срок у нее был
18 лет. По той самой амнистии, по которой я получила лишние полтора
года, ей скостили год. Она совсем не производила впечатление
раскаивающейся в том, что сделала. Радовалась, что ей на год меньше
сидеть.
Однажды привезли горбатую бабушку. На вид лет 90. Оказалось 70. Что же
она сделала, чтобы на три года в колонию? Ба-бушка оказалась бойкой,
быстро освоилась и начала посылать всех подальше. А осуждена была за
грабеж.
Все разные. Запомнилась студентка Даша из Петербурга. 19 лет, восемь лет
срока, попала в какую-то историю с наркотиками, помогла кому-то по
доброте душевной. Она не то что не колется, она матом не может
ругаться — стеснительный худенький подросток в очечках. От увиденного у
нее в прямом смысле отнялись ноги, пришлось срочно отвезти в больницу.
Приехала ее мама, настояла на обследовании в республиканской больнице,
куда Дашу, неходячую, возили под конвоем. Слава богу, поти-хоньку стала
вставать и ходить. Ее нужно исправлять так жестоко?
Много девочек, больных ВИЧ, почти все молодые, красивые и неглупые.
Много из Москвы. Все наркоманки со стажем. Уви-дев в городе, ни за что не
поймешь, что они употребляют наркотики. Такие живут одним днем,
бесполезно говорить о перевос-питании. Я старалась опровергнуть мнение,
что бывших наркоманов не бывает. Пыталась убедить их в прелести жизни
без наркотиков, употребляла все свое красноречие. Очень хочется верить,
что кто-то из них вырвется из тьмы.
— Как проходил ваш день в колонии?
— Они были похожи друг на друга. Там все строго регламентировано. В
шесть часов подъем, до семи зарядка на улице незави-симо от времени
года, завтрак, в 7.30 выезд в промзону на работу, в 13 часов обед в столовой,
а потом опять работа до 4-5 ве-чера, в 6 вечера проверка,
потом ужин и в 10 часов отбой. За несколько часов до отбоя свободное
время, можно что-нибудь по-читать. Кормили в основном кашами, овощами,
ну немного мясо присутствует, очень редко — рыба. Скромно, но с голоду
никто не умер. Там на территории была пекарня, где работали осужденные
женщины и пекли довольно вкусный хлеб.
Вся колонна женщин, направлявшаяся на работу в промзону, держала в руках
маленькие прозрачные сумочки. В обед идешь в столовую, нужно иметь при
себе кружку и ложку. Их надо куда-то класть, вот женщины и шьют из
обрезков целлофана ма-ленькие ридикюли.
Сначала очень ждала воскресенья или других праздничных нерабочих дней.
Потом, наоборот, оказалось, что в будни спокой-нее, так как люди не умеют
отдыхать. Не читают, от безделья сходят с ума — начинается выяснение
отношений, склоки и скандалы.
— Вы сначала работали в швейном цехе?
— К счастью для меня, я хорошо шила еще в школе, и в советские времена,
когда было трудно, обшивала всю семью. Когда я попала в швейный цех, к
удивлению многих, села и сразу стала шить, шили мы продукцию для
правоохранительных органов, рабочую одежду, спецодежду. Я работала в
маленьком цехе на 30 человек, где шили продукцию повышенной сложности. А
был другой цех, где работало 800 из примерно 1000 находившихся в
колонии.
— Вы были замруководителя секции дисциплины и порядка. Это не
осложнило ваших отношений с другими женщинами-заклю-ченными?
— В любой организации есть дефицит управленческих кадров, и колония не
исключение. Ведь в основном там находятся обычные простые женщины. Ну,
кто-то, наверное, косо на меня смотрел. У мужчин в колонии это
понятийный процесс, а у женщин попроще. Я старалась не терять
человеческий облик и ориентиров, которые у меня были на воле. Замечания
делала в вежливой форме. Контингент разный, не все были к этому готовы.
Я считала, что мостик между администрацией колонии и заключенными очень
важен. Помогает жить и раньше попасть домой. Есть люди, которые даже
написать жалобу не в состо-янии, им помогаешь. Многие со мной
советовались по чисто юридическим вопросам: у кого-то родственники
квартиру заби-рают, у кого-то ребенка хотят отнять, и я пыталась
помогать им. И себя чем-то занимаешь, и время быстрее идет.
— Что было самым тяжелым?
— Я три года не видела своих сыновей. Пока мне не дали отпуск. Это была
позиция моего мужа, я долго не могла ее принять, но потом поняла, что он
был прав. Я видела, как на свиданиях дети провожают своих мам, которых
уводил конвой. Как они плачут и цепляются за них. Это было ужасное
зрелище. С одной стороны, мне очень хотелось видеть сыновей, а с
другой — та-кого психологического шока для них я не хотела. Я писала и
звонила по мере возможности. Мне удавалось пару раз в месяц услышать
голос детей, и этим я жила.
........................................................................
— Те, кто возражал против вашего досрочного освобождения, настаивали,
что вы нарочно забеременели, чтобы получить УДО.
— В колонии тоже такие разговоры возникали. Кого-то разубеждать я не
собираюсь. Для меня был шок, когда я обнаружила, что беременна. Когда
был первый суд, я надеялась, что выпустят по УДО, и решила никого не
информировать и не шанта-жировать беременностью. И когда только это стало
слишком очевидно, эта информация попала в суд, а в прессе появилась лишь
в сентябре. И только потому, что мои друзья начали бить тревогу. Ведь
суд к этому времени уже два раза незаконно отка-зал мне в УДО.
Когда я сидела в сизо, перед моими окнами был тюремный двор, где
женщины-заключенные выходили гулять с колясочками. И смотреть на это
было просто невозможно больно. Вот почему, когда родилась Анечка, я
решила, что, если меня не отпустят, я отдам ребенка мужу и бабушкам на
волю. Я не готова была жить с тем, что мой ребенок будет находиться за
колючей прово-локой. К сожалению, не у всех есть на воле родственники и
близкие, готовые сидеть с ребенком. Я никого не осуждаю, я за то, чтобы
такие женщины по возможности меньше оставались в тюрьме.
Я слышала мнения против меня. Я не понимаю, кому это было нужно. Если
это люди публичные и влиятельные, у них есть возможности, то лучше было
бы эту энергию направить на то, чтобы добиться амнистии осужденных за
нетяжкие и экономи-ческие преступления женщин, у которых есть дети.
Амнистий же не было серьезных с 2001 г. Когда ты заходишь в камеру,
первое слово, которое ты слышишь, это «амнистия». Постоянно слухи,
надежды, наверное, на эту тему стоит подумать.
......................................................................
— Чем бы вы хотели заняться, когда выйдете из декрета?
— Я юрист, надеюсь продолжить юридическую практику. Вместе с тем в
последнее время меня сильно волнует вопрос осво-бождения женщин, у
которых на воле остались дети. Конечно, нельзя говорить о повальной
амнистии, все разные. Невоз-можно всех стричь под одну гребенку, но среди
этих 700 детишек есть часть, чьи мамы не совершали тяжких преступлений и
отсидели большую часть срока. Мне хотелось бы помочь, я пока не знаю,
как это сделать, но эта мысль меня не оставляет. Можно было бы,
наверное, организовать фонд для решения всех этих вопросов. Понимаю, что
половина читателей скажет: какая молодец, а другая — что я опять решила
что-нибудь украсть. На самом деле все это не так важно, если мы получим
хотя бы несколько счастливых детей. Я думаю, что найдутся люди, которые
меня поддержат. Прежде всего я говорю о юриди-ческой помощи
женщинам-заключенным: помочь написать заявление на УДО или прошение о
помиловании.
И. Резник.
Журнал"Ведомости", 21 мая 2009 г., № 91 (2361)
|