|
ред избушкой стояло десятков шесть ульев. Часть из
них принадлежала Сашиному отцу, а другая, бóльшая, бывшему
управляющему какого-то имения, благообразному старику с большой седой
бородой лопатой, похожему на богатого дере-венского кулака. Жил он в
одной из соседних деревень и несколько раз за лето приезжал на пчельник
на рослой сильной лошади. Был он левшой, что я хорошо запомнил, побывав
с ним раза два на охоте — стрелял он
с левого плеча, но стрелял метко.
Командовал пчелами худощавый очень бодрый семидесятитрехлетний
старик-мордвин дядя Василь —
бывший крепост-ной Лопатиных. Человек это был по-своему
замечательный : очень добрый, умный, прекрасно разбирающийся во многих
вопросах, несмотря на невысокую грамотность. Читая газеты, он часто умел
разглядеть то, что едва проглядывало между строк. Кроме пчел, он
занимался охотой и рыболовством. Это было мое первое, а по существу и
последнее охот-ничье лето. Побродили мы с ним по лесу немало. Жадным на
охоту дядя Василь не был.
— На ужин хватит и ладно,
— говорил он со своей доброй
улыбкой, — зачем зря дичь бить.
Впрочем, были и другие причины, делавшие нашу охоту малоприбыльной. На
пчельнике жили три собаки : чистокров-ный "дворянин" Курняй
— очень приятный небольшой
черно-белый (с преобладанием черного) песик. Говорили, что он прекрасно
облаивал белок и сидящих на деревьях тетеревов, но для другой охоты
совершенно не годился; светло-желтая стройная Соловка была
совершенно бестолковой и, вообще, никуда не годилась, а старый белый с
желтыми пятнами лягаш (клички его я не помню, несмотря на свою
чистопородность, был в вопросах охоты совершенным балбесом.
Уходя в лес, мы старались отделаться от собак, делая иногда исключение
для Курняя, но это нам редко удавалось. Как правило, они нас
быстро находили и устраивали такой тарарам, что распугивали дичь не
меньше, чем в километровом радиусе. Ну, а если и удавалось иногда,
несмотря на активную "помощь" наших четвероногих друзей, подстрелить на
болотном озерке или в тихой речной заводи какую-нибудь зазевавшуюся
уточку или чирка, то лезть в воду за ними при-ходилось мне (собаки
считали, что это занятие ниже их достоинства).
У нашей поляны протекала тихая очень извилистая речка Парца,
изобиловавшая заводями, старицами, пойменными озе-рами. Одна большая
заводь, расположенная в очень глухом месте, называлась Том
Беляй, что, как перевел с мордовского дядя Василь, означало
Глубокий залив, а чудесное озерцо, окруженное
старыми соснами, называлось Пичиал-дырке
— Озеро под
соснами.
Хорошее это было лето ! Вероятно, последнее беззаботное (несмотря на две
переэкзаменовки) лето в моей жизни. У дяди Василя была лодка,
очень неустойчивая, готовая ежеминутно перевернуться. К ней был
приделан противовес (аутригер) из обрезка елового бревна, наподобие
тех, что обеспечивают устойчивость пирог жителей тихоокеанских островов.
Вид лодка имела неказистый, но мы на ней плавали по реке, ловили рыбу,
охотились, ездили к приятелю дяди Василя
— леснику, жившему с большой семьей
на Парцинском кордоне, километрах в трех ниже по реке. Это
место было еще более глухое, чем наше. Я хорошо помню самого лесника,
коренастого чернобородого мужика лет сорока пяти и одну из его дочерей,
примерно мою ровесницу, худенькое, бледное существо, снедаемое какой-то
никому неведомой болезнью. Дядя Василь всегда приберегал для нее
какой-нибудь гостинец : кусок белого хлеба, пряник, несколько конфеток.
Возле кор-дона в живописных заливах и протоках мы иногда ставили сети и с
двух лодок загоняли в них боталами *
рыбу. Кое-что мы добывали, но особенно больших уловов не помню.
Ходили мы и за грибами, которых по причине сухого лета было немного, и
за ягодами. Но к этой охоте я оставался равно-душным, хотя бродить по
лесу любил. К Лопатиным часто приезжали гости. В таких случаях,
обычно, появлялся самогон (его в изобилии гнали во всех соседних
деревнях и на лесных кордонах). Здесь я его и попробовал впервые в
жизни, впрочем, много почти никто не пил. Хозяин (Сашин отец) и
дядя Василь пили очень умеренно, и им неизбежно следовало
большинство гостей. Сашин отец был жизнерадостным, приветливым,
симпатичным человеком лет сорока с небольшим. С дядей Василем их
связывала старинная дружба. Они много лет вместе охотились, ловили
рыбу, разводили пчёл. Гово-рили они друг другу «ты» и, как видно, понимали один другого с полуслова.
Редкую неделю не ходили мы с Сашей, а иногда и с дядей Василем
в Зубову Поляну за хлебом, сахаром, спичками, солью и
другими продуктами, не растущими ни в лесу, ни на огороде. До
Зубовой Поляны, как я уже говорил, было километров пять,
может быть, шесть. Первые полтора-два километра дорога шла величественным сосновым лесом, а затем полями и лугами с небольшими весёлыми перелесками и зарослями кустарника. По дороге надо было пройти
мимо двух неболь-ших мордовских деревушек. В одну из них, у самой опушки
леса, мы однажды с дядей Василем зашли и оказались в гостях у
председателя сельсовета. Это был еще совсем молодой человек с
темно-русой немного курчавящейся головой. Он недавно вернулся из армии
и сразу попал в председатели. Изба была не очень большая, но новая и
чистая. Кроме хозяина, в ней жили его мать и младшая сестра. Обе
женщины, не знающие почти ни одного русского слова, приветливо и
немного смущенно улыбались. Обуты они были в лапти с аккуратно заправленными онучами и подборами.
Кстати, я тоже все это лето ходил в лаптях и могу засвидетельствовать,
что это великолепная обувь, очень удобная, мягкая; нога в ней не устает
и не потеет. А если влезешь в лужу, тоже же беда : сел, переобулся,
перевернул онучи сухим концом вниз и шагай себе дальше. Пока идешь,
верхние концы высохнут, и можешь опять спокойно влезать в воду.
Итак, председатель мне понравился. Он очень ясно представлял себе пути
подъёма сельского хозяйства и, как видно, был его энтузиастом. Он
угощал нас холодным молоком с очень вкусным домашним ржаным хлебом и
рассказывал о службе в Красной армии и о своих планах на
будущее. В чем они заключались, я совершенно не помню, но были они
хоро-шими, честными и ясными, как он сам. Радостно и уютно было в этой
маленькой мордовской избушке на опушке дрему-чего соснового леса.
Надолго ли сохранились в ней радость и ясность ? Приближались трудные
неспокойные времена. Как сложилась жизнь у всех этих очень славных
людей, окружавших меня в то время, не знаю. Я никогда после никого из
них не встречал и ничего ни о ком из них не слышал.
В один грустный день Сашин отец и его молодая
жена проводили нас до станции, крепко расцеловали и затолкнули в
бес-плацкартный вагон поезда, получившего в то время очень меткое
прозвище — "Максим Горький".
Такие поезда ходили по всем дорогам. Они состояли из маленьких старых
разбитых 2-х, реже, 3-х осных (были и такие, ныне давно забытые) вагонов
со сплошными двухярусными нарами. Поезда эти шли очень медленно,
останавливаясь, как тогда говорили, у каждого телеграфного столба, т.
е. не пропускали ни одного самого захудалого полустанка и разъезда и,
зачастую, подолгу простаивали, пропуская все другие поезда. Через
несколько часов мы благополучно прибыли в Рязань, где пересели на
московский поезд, доставивший нас в Ростов. Здесь мы с Сашей
расстались, твердо решив сохранить нашу очень окреп-шую за лето дружбу. К
сожалению, из этого ничего не вышло …"
Леонид Давыдович Зимонт
(1909-1986).
"Воспоминания рядового советского инженера 30-х
– 60-x годов."
http://luzim.narod.ru/memuary/ZiLDm.html
________________________________________________
* Ботало — длинный, тонкий шест,
на конце которого насажен небольшой выдолбленный из дерева колокол.
Расставив близ камышей сети, рыбаки отплывают на своих челнах шагов на
семьдесят от них и затем, со всего размаха, ударяют боталом
перпендикулярно об поверхность воды; от этого получается такой громкий,
оглушительный звук, что испуганная им рыба стремглав бросается прочь и
запутывается в сетях, которые немедленно и вытаскивают. Такой способ
рыболовства называется ботаньем и производится преимущественно на
зауральских озерах. (Энциклопедия Брокгауза
и Эфрона
– Интернет-версия)
|
