Сказ двадцать шестой

Где ж теперь Уняша? Где ж Витова?
По земле они куда же скачут?
Может быть, свое догонят счастье?
Может быть, лишь встретятся со смертью?

Кони их взрезали жесткий воздух,
Кони быстрые дышали тяжко,
Позади их оставался ветер.
Позади была слышна погоня,
Всадницам озлобленно грозили,
Требовали, чтоб остановились,
Раза два в них выпустили стрелы...
Но как приросла к седлу Витова,
Наклонилась над лукой, над гривой,
Вслушивалась, различить пытаясь,
Сколько злобных гонится за ними.
Поняла: душманов три-четыре.

Пролетали всадницы над полем,
Будто две орлицы в лунном свете,
Впереди — Уняша, темным дымом
Волосы рассыпались — и плыли,
И казалось, в воздухе струились.
Все же расстоянье сокращалось,
И душманы стали настигать их.
Скакуна попридержав, Уняша
Поравнялась на бегу с Битовой,
Громко крикнула: — Сестра, послушай,
Незачем нам погибать обеим.
Мчись одна... Я отвлеку ногайцев...
Пусть насытятся моей душою.
Мчись по той дороге, о которой
Ибрагим рассказывал... Ты помнишь?
Нишке паз храни тебя, сестренка!
Возвращайся в Гайрусу здоровой!
И Витова поскакала дальше.
А Уняша чуть повременила,
Чуть проехала рысцою мелкой,
На себе сосредоточив взгляды
Догонявших, и свернула вправо,
А за ней — душманы, будто волки...
Храп и топот стихли понемногу.

А Витова мчалась, но недолго,
Поняла: не гонятся за нею,
На следу ни одного ногайца,
И поводья сразу отпустила,
Конь остановился в чистом поле.
Девушка опять одна осталась,
Понизу — земля, а сверху — небо
С равнодушным лунным желтым глазом.
Вся от робости на миг ослабла,
Ажио по плечам пошли мурашки.
Как же ей теперь одной-то ехать?
Всюду смерть ее подстерегает...
С правой стороны, с опушки леса
Доносился шум и гомон схватки:
Ибрагим кричал, и голосили
Раненые, видимо, ногайцы.
Где-то там, неподалеку, взвился
Острый голос дорогой Уняши,
По сердцу он резанул Витову.
Что случилось? Что с сестрою сталось?
И заплакала навзрыд Витова,
И лицом коню уткнулась в гриву.

Выплакалась девушка — и снова
Стала вслушиваться. Схватка смолкла,
Как пожар опавший среди ночи.
Тишь глухая придавила поле,
Как тяжелый камень все прижала.
Девушка растерянно и долго
Без движения в седле сидела,
Конь воспользовался остановкой —
И пощипывал траву густую.
Постепенно липкий страх и горесть
Отходили, высыхали слезы,
Мысли разные в мозгу шныряли,
Каждую сто раз пересмотрела,
Пересиливало любопытство;
Натянув поводья, повернула
Скакуна обратно. И к опушке
Через поле заспешила рысью,
В глубине лесной остановилась
На какой-то маленькой лужайке,
Конь мгновенно жадно потянулся
Мордой к мураве росистой, мягкой,
А Витова, как в бреду глубоком,
Обессиленная, наземь слезла
И в кусты упала и заснула.

Что усталой снилось — не упомнит,
Но, проснувшись, переполошилась:
Нет коня. Куда же задевался?
По лесу прошла — и следу нету,
Голос подала — и не ответил
На зазыв лихим веселым ржаньем,
К ней пустое эхо докатилось.
И осталась пешею Витова.
Солнце утреннее подымалось
По ветвям зеленым, по макушкам.
Ей, потерянной, все ж не терпелось
Выйти на опушку, к месту боя,
Чтобы мертвую сестру увидеть,
Попрощаться с дорогой Уняшей,
Схоронить от ворона и зверя.

Вот они — побоища останки,
Зрелище — мороз бежит по коже!
На земле вскопыченной и взбитой
Там и сям распластаны душманы.
Обошла всех мертвых, осмотрела —
Ни сестры, ни Ибрагима нету,
И Ефрем нигде не отыскался...
Боже! Среди мертвых тел валялся
Лишь Ефим, но меч в руках держал он...
До плеча дотронулась Витова —
Парень застонал, глаза открылись...
— Жив ты? Хорошо! — Она склонилась
И спросила: — Где Уняша — знаешь?
Ибрагим, Ефрем — они пропали?
— Ранены. В лесу искать их нужно, —
Бледными губами шевельнул он.—
Мне водички бы попить холодной...

«Где взять воду?» — думала Витова.
Догадалась. Конь лежит убитый!
И нашла еду в седельной сумке,
В кожаном мешке нашла напиток,
Им она Ефима напоила.
Он вздохнул, заметно оживился,
Еле сел, рукою в земь уперся.
— А теперь и поразмыслить надо,
Сгинуть раньше времени мне или
Погодить... Годов я прожил двадцать.
Мне б поесть чего-нибудь, Витова,
А затем с костлявой поконаюсь.
Обошла побоище Витова,
Подняла еще две сумки снеди.
Мясом жареным его кормила,
Потчевала творогом сушеным.
И Ефиму будто полегчало,
Попытался встать — не тут-то было,
Боль в ноге к земле нещадно гнула.
— На одном-то месте даже камень
Рассыпается, а мы — подавно
Здесь хорошей доли не дождемся.
Нам отсель сподручней перебраться
В лес поглубже... — И Ефим поднялся.
И пошли они. Ефим-страдалец
Раз шагнет — заходится от боли,
Три шагнет — в испарине жестокой,
Чуть не в обмороке... Постепенно,
Кое-как, но добрались до чащи,
До лощины с родником журчащим.
Там Витова раны врачевала,
Родниковою водой промыла,
Травами целебными прикрыла,
Осторожно их перевязала.
И опять Ефиму полегчало.
— Ты от мудрой матери родилась,
Ты от доброго отца, Витова, —
Похвалил Ефим, блестя глазами. —
Не приди ты, смерть тогда б явилась.
Чем же оплачу твою заботу,
Животворный отдарю подарок?
Жизнь за жизнь! Спасибо, дорогая!
Что-то в сон меня кидает... лягу. —
И заснул Ефим, как в детстве, крепко.

Охраняла сон его Витова,
Дума в голове ее кружилась:
«Выхожу Ефима, а куда мы
Подадимся? Ведь кругом душманы...»
Не заметила, как задремала,
Сон мелькнул какой-то на мгновенье,
Вздрогнула от хруста — и проснулась.
Сумерки. Валежник рядом треснул.
Тень возникла. Вскинулась Витова.
— Не пугайся, девушка. Не бойся.
Я приятель Ибрагима. Помнишь?
— Архана! — воскликнула Витова
И покаялась чистосердечно: —
Кто напуган раз, тому и кустик
В сумерках покажется медведем.
— Не сказал бы я, — кивнул пришелец. —
Нет, тебя кустом не напугаешь.
Слезы близко, это верно. Слушай!
Ибрагим, сестра твоя Уняша
И Ефрем захвачены врагами.
Собираются в Казань отправить.
Связанных, пока их в яме держат... —
Покатились слезы у Витовы.
Архана пытался успокоить,
Но она запричитала в голос.
Он взглянул на девушку сердито:
— Я не досказал... Ну, — вытри слезы!
Эти слезы нам беду накличут.
Тише! Тише! Слушай хорошенько.
Наши в яме, связанные прочно,
Охраняются большим отрядом,
И освободить их, бедных, могут
Только Слава и Вольга отважный.
Войско их отсюда недалече,
Знаю, где оно расположилось.
Вместе мы туда пойдем с тобою,
Потому что я им неизвестен,
Я ж ногаец, могут не поверить...
— А Ефима мы куда же денем? —
Спохватилась девушка. — Он ранен!
— Здесь оставим, — Архана ответил.
— Не оставлю! — топнула Витова.
— Ничего со мной не приключится, —
В спор их поспешил Ефим вмешаться. —
Выручайте трех, меня оставьте.
Время — жизнь! Скорее поспешайте! —
Но Витова снова колебалась:
— Невдомек, что делать...
Побежала б Бегом, полетела бы по небу...
Как же одного его здесь бросить?
Умереть он может без подспорья...
— Ты не хорони меня, Витова, —
Ей сказал Ефим сурово, твердо, —
Есть еда, ее надолго хватит,
К роднику переберусь поближе.
Уходите! Проступили звезды.
Все-таки его перетащили
К роднику, где были гуще травы,
Чтобы там и людям не увидеть,
Да и птицам сверху не заметить.
Рядом положили, под рукою,
В сумках снедь. И попрощались с парнем.
И ушли. Между деревьев скрылись
Архана с Битовой. Он остался.

Мордовский фольклор

На первую страницу