Летом я люблю уезжать в деревню. Есть еще в средней полосе России тихие
уголки вдали от забитых автомобилями шоссейных дорог, от городской
суеты, от грохота и пыли, вони и чада так называемой современной
цивилизации. Такие деревни кажутся оазисами посреди урбанизированной
пустыни. Но и здесь начинают проявляться печальные проявления того, что
называют по-научному складно — "эко-логический кризис".
Деревня находится в пятнадцати километрах от райцентра, в восьми
—
от ближайшего железнодо-рожного разъезда. Областной центр тоже недалеко —
всего-то сорок километров и полтора часа езды на пригородном поезде. Но
весной и осенью, когда разверзаются хляби небесные, вьюжной снежной
зимой, да что там ! — даже знойным летом, после короткого грозового
ливня, добраться до "большой земли" можно разве только на тракторе
(лошадку-то и в этой милой моему сердцу деревне днем с огнем не
сыскать!). Или "на своих двоих" ... И это в наш-то космический век!
Кстати, в детстве, когда наша семья переехала сюда из Закарпатья, меня
очень поразило не совсем по-нятное тогда полусонное, почти
патриархальное состояние русской деревни, в которую и электричес-кий
свет провели накануне ошеломительного полета Юрия Гагарина. Первый в
истории человечества рывок в космическое пространство и керосиновая
лампа, составляющая непременный атрибут домаш-него обихода — это ли не
впечатляющий контраст столь щедрой на самые удивительные противоречия
российской действительности?!..
Жирный российский чернозем, прокормивший многочисленные поколения
российских мужиков — бла-годатный Божий дар. Но и он же, чернозем,
раскисший даже после скудного дождика, разбитый глубо-кими колеями,
превращает совсем незначительную поездку в райцентр в весьма
обременительную, и, подчас, почти невозможную проблему. Думаю, что у
людей, живущих здесь, не случайно возникает чув-ство оторванности,
непричастности ко всему тому, что происходит за пределами их округи.
Деревня расположена по обеим сторонам необычайно глубокого оврага, по
дну которого журчит почти пересыхающая в летнюю жару, но шустрая
безымянная речка. Конечно, у нее, как и у всего на свете, было свое имя,
но старики, которые знали его, давно умерли, а молодым до него нет
никакого дела. В лучшие годы в ней водились и пескари, и окуни, и
голавли, но сейчас рыбаков стало больше, чем рыбы. Овраг не только делил
деревню на две части, но и был для той молодежи, которой сейчас где-то
под пятьдесят, линией фронта, где постоянно тлела позиционная война,
переходящая временами в настоя-щие сражения, называемыми полузабытым
понятием "стенка на стенку". Овраг этот был любимым местом развлечений
многих поколений ребятишек. В солнечные морозные дни, когда и деревья и
избы кряхтят, поскрипывая от стужи, по его склонам с задорным свистом и
гомоном и девчачьим визгом мчались веселые стайки лыжников и саночников.
А внизу, на наспех расчищенном от снега пятачке льда, шли жаркие
хоккейные баталии. Помнится, после возвращения домой штаны еще долго
"стояли" в углу, пока полностью не оттаивали.
Весной овраг превращал нагорную часть деревни в отрезанный от всего мира
настоящий остров со всеми вытекающими отсюда по следствиями. Что ж, в
этом тоже была какая-то своя прелесть.
В овраге хотя бы раз в пятилетку, а то и чаще гибли люди: то опрокинется
трактор, управляемый пья-ным "в стельку" трактористом, то вполне трезвый
шофер не справится с управлением сошедшего с ко-леи "газика". Вот и
стоят скромные памятники со звездочками и крестами, как постоянное
напоми-нание российскому "бездорожью и разгильдяйству". А сколько
техники угроблено здесь! Но ни у мест-ного, ни у районного начальства,
не говоря уже о более высоких инстанциях, так и не нашлось до сих пор ни
времени, ни средств для строительства мало-мальски пригодной дороги и
капитального, не смы-ваемого половодьем моста. А надо сказать, эта
безобидная речушка становилась весной весьма опас-ным бурным потоком.
Что такое проблемы какой-то захудалой среднерусской деревни? Во все
времена это был такой пустяк. Хотя в бюрократических лабиринтах, в
запыленных конторских шкафах, наверняка существуют акку-ратно подшитые
жалобы трудящихся с грозными резолюциями на них и приказы о
многочисленных выговорвх в личных делах нерадивых и вполне энергичных
начальников.
Но были времена, когда деревня жила совсем другой жизнью, может быть,
совсем не похожей на нашу, но по-своему стабильной и привлекательной.
Задолго до революции некий почтенный и весьма попу-лярный
старец-пустынник основал в нагорной части деревни женскую обитель.
Неспеша растущий мо-настырь стал основательным и процветающим местом:
пятиглавый храм, малиновый звон колоколов которого привлекал богомольцев
из самых отдаленных уголков Руси, огромный, прекрасно ухоженный
сад-огород, живописный пруд, кишащий жирными карасями и карпами,
конюшни, коровники, свинар-ники — это было крепкое хозяйство, дающее не
малый доход невестам Христовым.
Сейчас от храма не осталось даже развалин. Угарный атеистический
энтузиазм двадцатых и тридцатых годов не обошел и это святое место.
Вихрь опустошения, поднятый революцией и гражданской войной, смел все
то, что называлось более трех столетий императорской Россией, чтобы
сотворить взлелеян-ный марксистами коммунистический рай. Да, идеалы
равенства хороши, когда о них мечтают у жарко натопленной печки, после
сытного ужина с бокалом вина в руке, а на коленях уютно расположилась
теплая, готовая на все женщина. Но когда во имя равенства уничтожают
всех, кто хоть мало-мальски подходит под категорию "буржуя" или просто
имеет опрятный интеллигентный вид — тогда рай пре-вращается в ад. Ну
извели всех богатых, — и что получили взамен? Все стали бедными! Как
говорят: ломать — не строить. Награбленное богатство еще никому не
приносило счастья. Оно просочилось сквозь пальцы, как вода.
Монастырский сад-огород, правда, сохранился, но запущен до такой
степени, что невольно возникают ассоциации с небезызвестной и, как
говорят, полностью не исследованной Амазонией. Сохранились также
двухэтажные жилые корпуса, возведенные когда-то на совесть прежними
мастерами. Эти зда-ния пережили все катаклизмы эпохи, с успехом и не без
пользы употреблялись последующими хозяева-ми.
После того как монахинь, скорее всего, не совсем вежливо, попросили из
этих мест, в стенах бывшего монастыря обосновалась
исправительно-трудовая колония строгого режима. Это произошло в те самые
недоброй памяти времена, которые вошли в нашу историю под вполне
обтекаемой формулой "культа личности", изобретенной все теми же
коммунистами (это же надо было додуматься!).
Слава о деревне снова пошла далеко за пределы. Конечно, здесь отбывали
наказание и отъявленные головорезы, жуткие рассказы о "подвигах" которых
до сих пор вызывают дрожь даже у привычного ко всему довоенного
поколения растратчиков, крупных мошенников и прочей блатной шушере. Но
была в колонии и другая категория заключенных: "шпионы" (может быть,
люди, имевшие несчастье пооб-щаться с иностранцами?); "враги народа"
(ну, это действительно опасные для большевистской дикта-туры элементы,
свергнутые с пьедесталов или потерпевшие поражение в нешуточной драке за
власть!); "сельская буржуазия", кулаки — мироеды (а на самом деле, как
когда-то назвал их М. Шо-лохов — "культурные хозяева"!); неграмотные
старушки, сидевшие только за то, что всуе упоминали имя "великого вождя
всех народов"; пареньки, воодушевленные оголтелой пропагандой, с
комсо-мольским энтузиазмом севшие за руль первобытного трактора
Сталинградского производства, который тут же сломался, (пареньки-то
оказались "вредителями"!); молчаливые, неопределенного возраста женщины
с натруженными руками, подпавшие под действие пресловутого "закона о
пяти колосках"; работяги (те самые "гегемоны-пролетарии"!), прогулявшие
работу или, возможно, просто опоздавшие на неё; священнослужители,
сидевшие, конечно, не только за то, что верили в Бога, но в основном за
то, что проповедовали веру в Него. Список можно продолжать бесконечно.
Вероятно, не было в Совет-ском Союзе тогда семьи, представители которой,
не хлебнули бы баланды "хлебосольного" архипелага Гулага.
В те годы многие деревенские жители кормились при колонии. Работали
стрелками охраны, несли де-журство на вышках, варили обеды для
заключенных в столовой, обслуживали конюшни и свинарники, трудились в
саду-огороде. Да, огромное хозяйство в основном вели заключенные, но
работы хватало с избытком не только им.
Сейчас от колонии сохранилось лишь приземистое здание ШИЗО (штрафной
изолятор), перестроенное впоследствии под пекарню. В период "оттепели"
колонию расформировали (Хрущев уничтожал Гулаг). Часть заключенных была,
вероятно, реабилитирована, остальных отправили по этапу.
По чьему-то "мудрому" решению монастырско-тюремные здания
перепрофилировали в школу-интер-нат. Рухнули высоченные стены с рядами
колючей проволоки, вышки для стрелков охраны, и очень скоро территория
бывшей колонии огласилась веселыми криками ребятишек из неблагополучных
се-мей и просто сирот, которые как-то естественно обжили это, в
общем-то, зловещее место. Построили новые жилые корпуса, клуб,
котельную, теплицы. Был проложен водопровод, центральное отопление.
Появились аккуратные домики-коттеджи для учителей и воспитателей. Одним
словом, это была сов-сем другая жизнь. И бывшие надзиратели, охранники,
уборщицы и поварихи из деревенских снова по-лучили возможность
заработать на кусок хлеба.
Но вот на смену короткой хрущевской "оттепели" пришло время, которое в
современной терминологии зовется "годами застоя" (снова идеологическое
словоблудие!). Вот оно и доконало деревню. В начале семидесятых интернат
закрыли и на его базе разместили ПТУ, где стали готовить трактористов и
ком-байнеров "широкого профиля" для нашего многострадального сельского
хозяйства. Это, разумеется, совсем неплохо, даже очень хорошо, но только
и ПТУ просуществовало недолго. Его перевели в рай-центр. Всерьёз строить
дорогу и мост так никто и не решился, хотя робкие попытки
предпринимались. Кто-то, облеченный властью, посчитал, что дешевле
переместить училище, чем увязнуть в весьма бес-перспективном долгострое.
Здания передали на баланс совхоза с типично советским названием.
С этого момента и начинается современная история столь милой моему
сердцу деревни. Женский мо-настырь, тюрьма, школа-интернат,
профессионально-техническое училище превратились в экзотичес-кие
развалины, подходы к которым заросли крапивой и лопухами невиданных
размеров.
Молодежь и раньше не баловала деревню своим присутствием, оживляя
временами ее улицы пьяны-ми песнями и драками по выходным (а что могла
предложить им деревня кроме "кина" и танцев под радиолу в своем
захудалом клубе?), а теперь и вовсе поехали прочь даже крепко
привязанные к земле семьи. И что же в итоге?..
Заколоченные дома, заросшие бурьяном улицы и дороги, растасканное по
дворам нехитрое барахло, ос-тавшееся после ПТУ, здания и постройки,
которые выглядят так, будто побывали под интенсивной бомбежкой.
Единственное более-менее оживленное место — "чепок" — магазин, где
собираются еще не умершие старики и старухи, чтобы отстоять положенную
очередь за хлебом, да местные алкаши, страдающие от похмелья, надеющиеся
выпросить в долг дефицитную на сегодняшний день бутылку водки или
суррогатного вина. Одни живут здесь потому, что им лучше умереть дома,
чем тоскливо вла-чить никому не нужное существование в равнодушном и
голодном городе, другие
— потому
город не принял, исторг их, как чужеродное тело.
Да, совсем непривлекательная картина. И все же я очень люблю эту свою
деревню. Я давно не живу в ней, но каждое лето приезжаю сюда. Слишком
многое мне дорого в ней. Глядя на все это тотальное раз-рушение, которое
произвели здесь время и люди, я испытываю острое чувство ностальгии по
тем вре-менам, когда русская деревня была наполнена самобытной, пусть и
не всегда совершенной жизнью. Я и сейчас нахожу в ней маленькие радости:
рыбалку, если её можно назвать таковой (поймать можно несколько пескарей
и, если повезет, шального голавля, сдуру попавшегося на крючок, и пару
костля-вых окуней); ягоды (а ягодные места здесь, надо сказать,
отменные!). Но главное — тишина, необыкно-венная, почти первозданная, а
в ночное время — почти космическая, наводящая на размышления о сущности
вселенского бытия.
Именно звездной ночью, тихой и теплой, я люблю выйти в немного жуткую
тишину на крутой склон ов-рага. Здесь стоял когда-то пятиглавый
монастырский храм и находится могила основателя монастыря
старца-пустынника под разбитым надгробным камнем с полустёртой надписью.
И, растянувшись на жесткой, иссушенной дневным солнцем траве, я смотрю
на небо, на таинственные узоры созвездий, и с невыразимым томлением
ощущаю свою причастность к недоступным и потому притягательным тай-нам
мироздания. И какими жалкими кажутся суетливые потуги земного бытия! Все
в этом мире суета сует — такой, кажется, вывод сделали на заре
христианской цивилизации анонимные и известные ав-торы Ветхого и Нового
Заветов. И, действительно, мышиной возней выглядит по сравнению с
косми-ческой вечностью эта странная трагикомедия, которая называется
человеческой жизнью...
Свято-Троицкий мужской монастырь в с. Большое Чуфарово,
2009 г. |
...Не хочется на такой грустной ноте заканчи-вать размышления о
моей деревне... Прошло несколько лет с тех пор, как я в
последний раз посетил её. Мне не хватает её, я тоскую по ней...
И у меня появилась надежда: все возвра-щается на круги своя!
Слышал, что развалины обжили монахи. Они постепенно
восстанавли-вают здания, приводят в порядок территорию,
возрождают то, над чем когда-то так изощрен-но надругались
"новые хозяева жизни". Гово-рят, туда
уже приезжают паломники. А это зна-чит,
что моя деревня не исчезнет с лица зем-ли. Хочется думать
— как и многие десятки тысяч
ей подобных! Моя деревня Большое Чу-фарово,
которая находится в Ромодановском |
районе Мордовии, возрождается, и вместе с ней возродится моя Россия.
1985-1986 г., 1998 г.
Очерк из книги "Крупинка голубого
сияния", 2009 г.
Написать автору
|