|
Прибежал к Зайчику в конуру, — он опять был в рейсе, —
положил 12 граммов прессованного чая на столик и пошёл к
участку Горохова берегом реки. Шёл не спеша. Сначала
выбрал красивое место, сел и пообедал. У меня была
солёная рыба — три большие кеты, хлеб — две буханки,
немного сахару, мас-ло, манная крупа. После первого
"перекуса" осталась буханка хлеба, две рыбины и
манка ! Я бы и ещё поел, но боялся, что лопну. Напился
вдоволь чистой, как слеза, речной холодной водички и
потихоньку пошёл дальше. Река журчала, и в цветущих и
зелёных своих берегах была едва заметна
—
до того была
узенькая ! Слышалось только её весёлое журчанье, словно
она радовалась вместе со мной. Я же чувст-вовал себя так,
будто у меня за спиной были крылья, будто я не шагал, а
летел : я на воле ! Знал : те-перь никто не крикнет :
"Стой ! Стой !" А вот возьму и остановлюсь !
И буду стоять столько, сколько захочу ! Но
рядом никого нет, только я, и моя подружка-речка ! Да
ещё поющие птицы ! И невидимая кукушка ! И весело
улыбающееся солнышко ! Сегодня меня всё радовало :
человек вырвался на волю ! И этот человек — я !
Господи, как хорошо на воле ! Сердце бьётся, как пойманный птенец, стучит, буд-то хочет выпрыгнуть из
груди, будто тоже хочет взлететь !...
Шёл я неторопливо : пройду немного — сяду отдохну. Или
лягу между цветов и трав на спину и любу-юсь небом. Надо
мной ни облачка. Смотрю и вправо, и влево — рядом со
мной никого : ни охранников, ни зоны, ни каких-то
начальников. Захочу — полежу ещё, а не понравится здесь,
так встану и пойду вон туда, подальше, в тенёчек под
липку. И буду там ещё сидеть
—
столько, сколько пожелаю :
некому ме-ня окрикнуть, поторопить, одёрнуть — я сам
себе хозяин ! Так, наслаждаясь волей, я бы шёл и шёл...
Добрался до места только к вечеру. В посёлке было всего
три-четыре барака, столовая, баня, магазин да дом самого
начальника Горохова с участковой конторой.
Откуда-то появилась тучка, начал накра-пывать дождичек, и
я зашёл в первый же домик. Это была контора участка, на
котором работали воль-ные. За столом, склонившись над
бумагами, сидел бледный и худой мужчина — бухгалтер. Я
рассказал ему про себя, и он предложил :
— Если хочешь лёгкой работы —
сегодня же иди ночным отвальным, за ночь вывалишь
две-три ваго-нетки эфеля, и всё. Давай !
И я "дал" ! За ночь вывалил ровно три вагонетки. В
ночную смену работала
— нагружала вагонетки —
"бригада" из шестерых вольняшек,
и работали они очень плохо. Утром я зашёл к начальнику
насчёт жилья, он послал меня к завхозу. Завхоз —
Курочкин, толкнул меня в бок :
— Левчаев ! Вырвался ? Ну вот, целый барак выделю,
заодно и присмотришь, чтобы его не растащили на дрова !
Я тебе даже платить за это буду, поставлю дневальным и
сторожем, по штатному расписанию за это 1000 целковых за
месяц ! Хватит ?
И здесь дела у меня пошли, как по маслу ! Ну, кто тронет
этот гнилой барак ? И чего дневалить, если в бараке
никого нет ? В посёлке жили около семисот человек, все
работали в забое. В день получки игра-ли в карты, играть
приходили и с Победы, и с других ближайших приисков.
Воры и прочие уголовники-рецидивисты собирались в моём
бараке и "резались" по 3-4 дня без перерыва. Играли и
днём, и ночью в 3-4-х местах барака. Они играют, а я
смотрю, чтобы не зашёл кто-нибудь из начальства — "стою на стрёме". За это с каждой партии платили "стук" — 5
целковых с каждого банка. Каждые три-четыре дня мне
перепадало 300-400 рублей. А если кто брал крупный банк,
то кидал мне сразу 30-40 целковых.
Ставки были большими : играли и на деньги, и на вещи.
Однажды пришёл играть солдат-охранник из ближайшего
лагеря. Играли человек семь в "колхозную", в "двадцать
одно". И охранник собрал боль-шой банк — около двухсот
тысяч деньгами и на такую же сумму разными вещами :
золотыми портси-гарами, кольцами, немецкими бритвами,
одеждой (это рецидивисты"добывали" у пленных немцев),
пуховыми подушками, фетровыми одеялами, хромом,
каракулем, шёлком... Деньги на столе были только
тридцатками, полусотенными и сотенными, а одежда и вещи
лежали рядом на полу большой ку-чей. Банк рос и рос,
воры-рецидивисты чего только не делали, как только ни
старались, но обыграть охранника у них никак не
получалось. Жулики проигрались в пух и прах, у них
ничего не осталось и, на-конец, они позвали самого
главного своего игрока по прозвищу Копчёный. Это был
рослый, стройный малый лет двадцати пяти, с волосами,
рассыпанными колечками по плечам. Одевался он щёгольски.
На нём была вышитая рубашка и пояс с кистями, обут был в
шевроновые сапоги, в которые были зап-равлены одетые внапуск
дорогие брюки. В руках
—
гитара. На
работу он не ходил, только бродил по ба-раку и по
посёлку и бренчал на гитаре — хотя числился начальником
буро-взрывных работ.
В барак он вошёл, как всегда, со своей гитарой, вечно
бледное лицо отливало синевой, подошёл к игро-кам и
деревянным голосом потребовал :
— Карту !
Охранник играл без сна, отдыха и еды уже вторые сутки и,
наверное, был даже не рад такому большо-му банку, ждал,
когда же игре наступит конец. По правилам играть нужно
было до тех пор, пока блат-ные, у которых было право
поставить на кон даже собственную жизнь, не остановятся
сами. Ставкой жизни вора было всё, что в тот момент
находилось в банке. Охранник, не глядя бросил карту
новому игроку, наверное, не знал, кто он такой, думал,
что из таких же, которых он обыграл до нитки. Только и
спросил :
— На что ?
— На банк ! — ответил тот.
— Положи пятьсот тысяч !
— Ставлю жизнь ! — произнёс Копчёный и протянул руку за
картами.
Все присутствовавшие затаили дыхание. Я почему-то болел
за рецидивиста. Лицо у охранника потем-нело, но карту
протянул и произнёс тоже деревянным голосом :
— Ну, смотри, прикончу тебя прямо здесь !
— Хорошо. Поехали !
Охранник тщательно перетасовал карты, раздал... Копчёный
перевернул и тут же бросил на стол обе карты :
— Ваших нет !
Обе карты были тузами. Охранник, как только увидел тузов
"крестей" и "червей", бросил колоду, зак-рыл лицо
руками, встал и вышел, пошатываясь. Копчёный тронул
струны, вышел за ним. Он тоже был белее снега. И
было отчего : оба туза были приготовлены заранее и
спрятаны в рукаве. Вот такую игру и называют : "ловкость
рук и никакого мошенничества". Потом друзья Копчёного
показали мне, как это делается. Все игроки обычно
смотрят на стол, где лежат огромный банк и колода карт,
смотрят на руки игроков, и больше ни на что не
реагируют, в этот-то момент мошенник и показывает свою
лов-кость рук : взяв обе карты банкомёта и повернувшись
будто бы, чтобы рассмотреть их, незаметно заб-расывает их
в свой рукав. Всё это проделывается очень быстро и
ловко, а потом показываются карты, приготовленные в
другой руке. Копченый и показал заранее приготовленные
тузы находящемуся в по-лубессознательном состоянии
охраннику. Эти тузы, чтобы их невозможно было отличить
от игральной колоды, были так же испачканы и измызганы,
то есть заранее тщательно подготовлены. Копчёный вышел,
его "шестёрки" прибрали для него всё дорогое добро, а то,
что похуже, и рваные мятые деньги оставили мне как
плату за приют. Да, действительно после "звонка" дела у
меня пошли, как по маслу...
Но однажды из-за игроков чуть
не получил новый срок.
Как-то во время очередной игры Копчёного с каким-то
гостем издалека, с виду наивным пареньком, я чуть не погорел.
Приехавший бросил мне две плитки прессованного
чая, отсыпал полпачки табака и сказал
:
— Кури, а для нас чтобы чифирь не переводился.
Они сели играть и играли всю ночь, без денег, только
каждый что-то записывал на бумаге. Играют,
прихлёбывают чифирь. Играют и записывают, даже не
переговариваются ! Под утро гость говорит :
— Когда расчёт ?
— Хоть сейчас ! — отвечает Копчёный, встаёт, и оба
уходят. Я тоже вышел и осторожно пошёл вслед за ними.
Они подошли к магазину, Копчёный постучал в дверь, она
открылась, и картёжники зашли во внутрь. Были там
недолго, вышли и разошлись : гость налево, в тайгу, а
Копчёный направо, к себе на склад аммонала. Утром
услышали, что из магазина украли все деньги. Сторожа
связали, но не тронули и пальцем. По слухам, денег было
тысяч сто двадцать. Кто украл — неизвестно. Ближе к
обеду упол-номоченный вызвал меня и спросил, будто я
должен был про это знать :
— Дневальный, кто ограбил магазин ?
Я не сдержал усмешки :
— Товарищ уполномоченный, Вы и сами знаете — воры !
Он погрозил мне пальцем :
— Дневальный, брось шутить !
— Да я и не шучу, товарищ уполномоченный !
Я знал, и уполномоченный знал, что если бы я что-то
рассказал, то блатные не оставили бы меня жи-вым. А если
бы воров нашёл сам уполномоченный, то и ему пришёл бы
конец. Так что долго он не стал допытываться, оставил
меня в покое. Про Копчёного он, конечно, знал. Знал и
про то, что без него не обошлось. Вызвал Копчёного и
спрашивает :
— Кто украл деньги ?
— Я ! — ответил Копчёный. — Но не украл, а взял. А взял
потому, что понадобились. Сегодня вечером верну на
место.
И вечером принёс деньги. Дело на этом закрыли. А ещё
ходили слухи, что деньги Копчёному взаймы дал начальник
участка Горохов.
И ещё один случай запомнился. Играли два
вора-рецидивиста, молоденький — пацанёнок и старый —
пахан. По неписанным лагерным законам старые жулики
должны всячески помогать молодым вориш-кам. Их холили и
лелеяли, давали им женские имена. Каждый матёрый
рецидивист держал при себе такого паренька — Машку или
Зойку, которого содержал, одевал-обувал, не давал в
обиду и жил с ним, как с женщиной. Рецидивисты с
гордостью называли себя ворами, жуликами и имели таких
вот "зоек". Этот молодой вор жил с Копчёным. Пахан,
конечно, знал все эти нравы и воровские законы, но тут
психанул и сгоряча обозвал "Зойку" сучкой. А это слово
для них считалось самым обидным, сукой на-зывали тех
блатных, которые "ссучивались"
— нарушали
воровские законы. А за нарушение воров-ских законов
виновных было положено убить
—
"посадить на перо". И если не убивал обиженный — резали
другие воры, если и не сразу, но когда-нибудь
обязательно...
И как только у пахана вырвалось это слово, Зойка
вскочил, как ужаленный, и наотмашь, что было сил,
ударил
по лицу обидчика :
— Да ? Я — сучка ? Откуда знаешь ? Рассказывай ! — И
начал бить по щекам пахана. — Говори ! Гово-ри !
И пахан, здоровый мужик, не сопротивлялся, только голова
его моталась из стороны в сторону от оп-леух. Я обомлел
: почему же он так покорно принимает удары ? Почему не
защищается ? Подумал : мо-жет, боится Копчёного ? Но
нет, не боится. Как потом мне объяснили, у него просто
не было права, не зная досконально, оскорблять кого бы
ни было, обзывать сукой. Таков был воровской закон, а он
его нарушил, обозвал без доказательств. Обозвал
— и совершил самый
большой воровский проступок. И теперь тот, которого он
оговорил, мог избивать его до тех пор, пока не надоест,
пока не устанет. Зойка знал, что его нельзя было
называть сучкой, потому что у пахана не было свидетелей
или доказа-тельств, и поэтому он избивал его так
долго... Наконец, он устал и спросил :
— Хватит ?
— Хватит ! — взмолился старый вор. — Виноват !
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
