|
Из Победы нас погнали на другую речку, где не было
ничего : ни кухни, ни изолятора, ни зоны, ни вахты. С
собой мы привезли котёл, палатку и свои нехитрые
пожитки. В тот же день поставили палатку, устано-вили
котёл, а на следующий день — норма : 10 грам-мов золота.
По двум берегам реки — огромные сопки, на сопках — лес,
и вокруг тоже лес, в распадке летом течёт ре-ка. Сейчас
она замёрзла до самого дна, и снега было по плечо.
Лиственницы возвышаются, как снежные церквушки, стоят,
не шелохнутся. Стоишь и думаешь: наверное, сюда никогда
и ветер не доходит ! Кажется, крикни, хоть до разрыва
печёнки — никто тебя не ус-лышит...
Не успели оглянуться — над нами поставили началь-ника.
Говорили — очень злой. Мол, сам отсидел 10 лет за
убийство и теперь лез из кожи, чтобы выслу-житься перед
большим начальством. В первое же утро он объявил :
— Кто не выполнит норму, тому ужина не будет и назавтра
вместо килограмма хлеба получит 300 грам-мов, а кто
перевыполнит норму подряд 5 дней, тот получит
продуктовую посылку : буханку хлеба, пачку табака и 300
г спирта. Кто не будет выполнять норму — тот не будет
есть. Здесь у нас, братцы, уже социа-лизм !
Вдоль речки здесь и там — шурфы. Ходим, "нюха-ем": где
бы добыть 10 граммов золота ? Говорили, будто здесь
золота дуром : 10 граммов можно одним лотком намыть. Но
где оно ? Я будто запах его чуял — так мне везло на
него, умел находить. Вот и сейчас
|
Н. Гетман "Пайка хлеба за
"дубаря",
1989 г.
Заключенный,
сидящий на нарах, держит в руке паёк своего умершего
соседа. Изредка заключенным удавалось скрывать тот факт,
что кто-то в бараке умер, увеличивая таким образом на
короткий срок свои собственные пайки. Умерший
заклю-ченный изображен на картине лежащим справа от
мужчины, держащего хлеб. В левом углу виден умирающий
мужчина, которому уже никто не в состоянии помочь. День
за днем заключенные проводили среди страданий и смерти.
По воз-можности, каждый использовал несчастье другого с
целью увеличить свой собственный шанс выжить.
Изображенная сцена произошла в обычный банный день:
заключенным раз-дали куски мыла и заставили идти
полураздетыми до душа и обратно в мороз, после чего они
постараются обсохнуть и согреться у печки (комментарий художника-бывшего
узника Гулага). |
залез в шурф, освободил из него снег, зажёг сильный
огонь, чтобы земля оттаяла. Так грел часа два, а когда
оттаяло — вылезла скала. Стоят, как зубья расчески
шириной с ладонь, толщиной с руку, гре-бешки скальной
породы, ширина между ними локтя с два... Между ними
оттаявшие трещины, а в тех трещинах, как рыжие тараканы,
поблёскивают золотые крошки !
Ломаю зубья "гребешка", собираю "клопов" и "тараканов" и
думаю : "Если так пойдут у меня дела — посылка моя !"
Сломаю "зуб", смотрю, а в спае блестят золотые комочки
размером с клопа или тара-кана, а есть блёстки и с
маковое зёрнышко... Но столько ! Весь спай блестит, как
звёздное небо ! Сва-лил следующий "зуб", и опять всё
блестит, как тёмное звёздное небо ! Намыл с двадцать
таких про-межутков между "гребешками", смерил на ладони
— граммов 10 есть уже ! А уже стемнело. Запалил огонь
ещё сильнее, заполнил шурф дровами, чтоб и назавтра
приготовить побольше оттаявшего грунта, и ушёл в
контору, в домик размером с крошечную баню, который
построила ещё разведка. В домике всего одно окошко и то
завешено белой простынёй. Столик, рядом начальник, перед
ним аптекарские весы.
— Ну ? — грозно посмотрел он на меня.
— Вот ! — ответил я.
Он взвесил добычу : 13 граммов. Сказал :
— Ну, посмотрим, сколько ты завтра принесёшь.
И потянул ржавую селёдку и кусок мёрзлого хлеба — ужин.
Селёдку нечем было промыть, и хлеб разморозить тоже
негде было, и я съел "ужин" по дороге в па-латку. Днём в
палатке никого не было, и её целый день никто не топил.
Ближе к ночи натаскали дров и принесли железную бочку, в
которой проделали две дырки : одну для выхода дыма,
вторую — чтобы засовывать дрова. Бочка топилась до
полуночи, стала красной, мы согрелись и уснули.
Разбудил нас дождь : палатка согрелась, и снег, который
лежал на ней, растаял и полился на нас дождём. Я промок
до нитки, а вышел на улицу — и стал "фанерным", гремлю,
как барабан.
Постарался побыстрее получить свой завтрак — ржавую
селёдку и кусок ледяного хлеба — и побежал в свой шурф
работать, а через полчаса уже забыл о своих печалях,
забыл обо всём на свете, перед гла-зами блестели золотые
звёздочки... Так шли у меня дела четыре дня, оставался
один день и посылка моя. Но золото на пятый день
иссякло, будто ветром сдуло... Скала та же, так же я
ломал "зубья", но за ними ничего не было, только пустой
спай, нигде ни искорки даже с маковое зёрнышко ! Будто
отрезали. Будто корова языком слизнула. Я расстроился,
сел возле своего огонька, руки опустились, нет желания
возвращаться в палатку. А зачем ? Ужина не будет, только
мокнуть там ? Сижу и размышляю : что делать ? На мой
огонёк пришёл и уселся рядом Абдулаков. Выслушал меня и
говорит :
— Если было бы на что, то можно было бы купить граммов
десять... Рассказывали, рядом с нами есть разведка из
доходяг. Может, при взятии проб попадается золото ? В
этом же распадке, километров пять всего отсюда...
Его слова попали на благодатную почву, у меня так и
засела в голове его идея. Деньги у меня были, та-бак
тоже. Пошёл. Уже темнело, синеватая мгла опустилась на
снежную землю. Было тихо, будто нико-го нет на этом
свете. Только мои шаги слышны далеко... Не шагаю, а
лечу, ноги так и несут меня... В голове одно : далеко
или нет их домик ? Но вот что-то чернеет впереди, не
домик ли ? Подошёл ближе — да, он, будто спит между
деревьями. И только слабый дымок над крышей
подсказывает, что в нём кто-то есть. Подошёл поближе,
встал под единственное окошечко, которое можно было
закрыть шап-кой. Огня в доме нет, слышны негромкие
голоса...
— А что если теперь перед нами оказалась бы
скатерть-самобранка !? Хлеб, квашеная капуста, картош-ка
в мундире !!! Ух !!!
— Да ведро спирта !
— Ну, ведро ! Хоть бы граммов пятьдесят !
— "Беломорканал" !...
— Ну, "Беломорканал !" Хоть бы доброй махорки пачечку !
Эх и затянулся бы !...
Было время, когда не раз и я заводил ту же песню и
мечтал, как эти голодные доходяги. Какое-то нехо-рошее
предчувствие охватило меня, и я медлил заходить в домик.
Но посылка была так близка, я чув-ствовал уже её запах,
и этот запах тянул меня в домик.
— Здравствуйте, люди добрые ! — зашел и бодро
поздоровался. — Иду себе и вижу : дымок, дай, думаю
зайду на голоса, погреюсь немного... Можно, что ли ?
— Проходи, садись, земляк, расскажи, кто ты и откуда ? А
может и покурить у тебя найдётся ?
Сел, протянул свою баночку, в ней махорки на пять-шесть
цигарок. Остальное ещё по дороге спрятал за голенище
бурок, там же были и деньги. Как и думал, баночка до
меня дошла уже пустой. Печка поти-хоньку топилась,
прикурили от неё и заговорили. Я узнал, что они послали
гонца за продуктами, ждут уже второй день, сидят
голодные, без курева, без керосина. Я тоже рассказал,
зачем хожу-брожу. Ска-зал, что если бы они нашли для
меня хоть немного золота, хоть граммов десять, то я бы
нашёл и денег, и махорки.
Долго никто ничего не говорил. Вдруг кто-то из них
схватил меня за горло, а остальные, человек пять,
навалились на меня сверху. Кто руки, кто ноги держит, а
кто шарит по карманам. Но я почувствовал, что хватка у
них слабая
—
и раскидал их в разные стороны, они так и посыпались с
меня. Кого-то уда-рил кулаком, кого-то пнул — в темноте
не видно было — и поскорее выскочил наружу, подпёр дверь
пнём.
"Вот так !" — сказал я про себя : теперь не они, а я был
хозяином положения. Захочу — отпущу, а нет — так
оставлю, с подпёртой дверью, пусть ходят в туалет там
же, пока их гонцы не вернутся и не выз-волят. И крикнул
в окошечко :
— Ну, изумруды, протяните вот сейчас же золото, сколько
у вас есть, а то подожгу ваше гнездо и поджа-рю вас !
Слышу : загудели, кто-то стал умолять :
— Землячок, не смейся, ведь мы так и так
скоро
сами помрём ! Зачем тебе брать на себя такой грех ? Неужели у
тебя поднимется рука на таких жалких, несчастных доходяг
!?
Жалко мне их стало — отбросил пень от двери и открыл её.
— Ладно, — сказал, — хрен с вами, живите !
А они кинулись на выход, как взбудораженные осы, и опять
налегли на меня. Я сердито отбрасывал их от себя, но они
лезли и лезли, цеплялись, как репьи, кто за руку, кто за
ноги. Уронили меня и стали обыскивать, кто-то стащил
бурки, сняли телогрейку, оставили только в одном белье и
связали руки.
— Теперь иди откуда пришёл, — зашипел их старший
(старшие были везде !). И сбросил свои лохмотья, кинул
мне, а сам стал переодеваться в мою одежду. Мне не было
жалко одежды, было обидно, что лю-ди оказались такими
плохими, меня ограбили и связали, хотя я их даже пальцем
не тронул, выпустил из домика... Сказал :
— А так нехорошо, я не забуду вашу "доброту" !
Старший перестал одеваться, кинул мне фуфайку, развязал
руки и шепнул :
— Мы тоже не звери. А махорку и деньги твои вернём... на
том свете !
Так мы и расстались.
В нашей палатке бригада уже спала с храпом. Нашёл я Ваню
и Абдулакова, лег между ними.
— Ну как, удачно ? — спросил меня Абдулаков.
— Очень ! — ответил я и стиснул зубы. Долго не мог
заснуть, тяжело было на сердце, раздумывал, как бы
попроще и полегче лишить себя жизни ? И который уже раз
подступали слёзы : "За что !?" Но тут же, как молоточком
в висках стучало : "А тогда как же ? Кто расскажет жене
и дочке, друзьям, что я был невиновным ?" И опять пришло
в голову : "Да только для этого надо жить, терпеть не
только это, а в десять раз больше и тяжелее !" Засыпая,
подумал: "Завтра я сбегу из этого "социализма"!
На предыдущую
страницу
На следующую страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
