|
Здание НКВД в
Саранске, находилось на том месте, где сейчас стоит Дворец Республики. Фото из газеты 1970-х гг.
Однажды Колишкин пришёл в городскую тюрьму и стал нас вызывать в
тюремную канцелярию по по-воду подписания протоколов по окончании
следствия. И ушёл с пустыми руками, так как никто этих протоколов не
подписал. В то же время мы выслали жалобы на незаконные методы ведения следст-вия. Я таких жалоб написал с десяток и ждал, что меня вот-вот
выпустят. В каждом заявлении писал о том, как меня обманул Колишкин и
почему я не подписал весь протокол.
В декабре стали избивать ! Человека забирали на допрос и избивали до
потери сознания. Так избили многих. Сразу после избиения в камеру, где
они сидели, их не возвращали, а запирали в особой 15-й ка-мере. Эту
камеру вскоре прозвали "фашистской". Никто не верил, что их избивают ни
за что, что они не виновны в том, в чём их обвиняют. Даже я верил в то,
что они виновны. Так думал про других каж-дый, пока не доходила очередь
до него самого. Выкрикнули Зайцева —
главного врача больницы, вы-сокого, лет сорока пяти, худощавого мужчину,
коммуниста. С допроса он вернулся быстро : его ударили венским стулом
только один раз, и он подписался под тем, что ему подсунули.
Собравшимся
вокруг не-го сокамерникам
он показывал бедро. Синел тёмный и длинный след...
Бобкова Ивана Архиповича (заместителя Козикова, председателя совнаркома
МАССР) избили до такой степени, что он стал похож на чёрное бревно, не
видно было ни лица, ни глаз. Всё опухло, как у утоп-ленника.
Он дня три
валялся в коридоре тюремного медпункта, никто его не узнавал. Вызвали Атянина. Через некоторое время взяли Нарушевича Петра Ивановича. Потом
Сибиряка Иллариона. Ждем
—
нет их. Полночь
—
их всё нет...
Атянин
объявился
только на третий день, из коридора
попросил передать ему шарф, давая нам знать, что он жив, в сознании, но
в камеру не пустят, избит.
Пьянзин громко вслух сказал :
— Петя, а мы давай дадим клятву, что чтобы с нами не делали
—
не подпишем ничего. Умрём, а не подпишем !
И мы взялись за руки и поклялись вслух : "Умрём от пыток, но под
выдумками Колишкина не подпи-шемся !"
Зайцев смотрел на нас и усмехался, но ничего не сказал, только покачал
головой, будто упрекнул нас в ребячестве. Вскоре вызвали на допрос
Георгия Абрамовича. Услышав свою фамилию, он изменился в лице
— оно
стало землистого цвета... Он вышел, не промолвив ни слова. Из нашей
кампании остался я один, а подо мной пять чемоданов. Сижу на них, жду,
когда и меня вызовут. Жду и дрожу. Через полча-са принесли ужин.
Разносчик баланды сунул мне и "посылку"— книжечку из папиросной бумаги.
Где взял, кто ему передал ? Конечно, дубина-коридорный не догадался, что
это за книжечка. Получив ба-ланду, я отошёл подальше вглубь камеры,
посмотрел — письмо ! "Петя, сопротивляться бесполезно ! Я подписал себе
приговор. Георгий". У меня отнялись руки-ноги, волосы зашевелились.
Неужели !? По-казалось, что свет померк и ушла из под ног земля, а я
провалился в преисподнюю...
Но меня не выкрикнули ни в этот день, ни на следующий, не вызывали дней
десять. Почему ? Кто зна-ет... Пьянзина привезли обратно, посадили в 1-ю
камеру : туда стали собирать тех, кто подписал всё без побоев. При
каждом выходе в туалет Георгий Абрамович подбирался ко мне и звал на
"толчок", или я его окрикивал и спрашивал, сколько уже их в камере
самоубийц. А он расспрашивал, кого из нашей ка-меры вызвали на допрос, и
кто не вернулся назад : если не пришёл и к ним, значит, избит и в 15-ой ка-мере. Так узнавали, кого из наших друзей избивали.
Однажды Георгий Абрамович передал важную весть : в их камеру закрыли
некоего Макулова. Про это-го человека в тюрьме шла дурная слава :
говорили, будто он "наседка". Мы опасались его провокаций против Пьянзина или против кого-нибудь из нас. Только чего худшего ещё было
ждать, если люди сами расписались под обвинениями против себя ? Чего же
ещё было
нужно
следствию !?...
Жизнь в камере продолжается. Только теперь она не штрафная, сюда засовывают
кого попало. После охранников для арестантов, как староста камеры,
начальник — я. Раздаю пайки, отвечаю за то, чтобы в камере не
играли в карты, не воровали друг у друга, не шумели и т. д. Если
случаются происшествия, то охранники спрашивают за все со старосты, и
арестанты по разным поводам обращаются тоже к ста-росте.
Камера целыми днями кишит как муравейник : одни входят, другие
выходят. Сюда сажают уже всех : и "бытовиков", и политических, и
рецидивистов, а однажды
даже
ввели почти смертника. Мужика су-дили,
приговорили к расстрелу, но он обжаловал приговор и сидел в одиночке 72
дня. Приговор отмени-ли ! Но у него в его 36 лет была борода по колено,
седая голова и лицо белое, как снег. Это был, кажет-ся, шайговский
председатель колхоза. Утром его выпустили.
А однажды завели пятерых братьев Шаповаловых, колхозников.
Забрали их с крыши колхозного амба-ра, чинили как раз. Они рассказывали,
что подъехала чёрная машина, оттуда вышли и крикнули : "Сле-зайте,
паразиты !" Слезли, и вот сразу сюда. Самому старшему из Шаповаловых было
лет 50, младшему — 30. Они сидели около двери, вокруг параши. Сидели и
печалились : "За что ?" Они были неграмот-ные, это были работяги-пахари,
середняки, нигде, кроме своего села, никогда не были. Через неделю их
отпустили — ошиблось НКВД. Но ещё через неделю опять забрали
— НКВД не
ошибается ! Теперь они были уже опытные, пришли с огромными мешками !
Слева от дверей были нары, на них жили старые рецидивисты. Там же был и
уже знакомый мне Стол-бов. Под теми же нарами, как червяки, копошились
"пацаны" — молодые воришки. Они только и зна-ли, что рыться в чужих
вещах, особенно у новеньких. Когда Шаповаловы уснули, то один из их
мешков целиком
"пацаны"
уволокли под нары и там "раскулачили". Конечно, львиную долю отдали "паха-нам"
— старым ворам. Те утром сели завтракать, а перед ними шаповаловские
лепёшки, в каждой за-печено по очищенному яйцу. В привратке эти лепёшки
резали по середине, и теперь их хозяева сразу узнали свой харч : вона где
мешок одного брата !
Люди эти, Шаповаловы, были очень простые, и, как все простые люди, они
почитали власть и слуша-лись любой власти : вот они и пришли к
"начальству" — к нашим нарам, на
которых жил я, староста, и мои друзья. Пришли с жалобой : мол, заберите
у этих собак хоть пустой мешок, дома в хозяйстве приго-дится.
Старший Шаповалов принёс показать две лепёшки, разрезанные пополам, мол,
вот такие у нас у всех братьев были. А теперь посмотрите, вон они перед
ними, едят ! Мне стало жалко мужиков, сказал друзьям-интеллигентам :
— Пойдёмте, друзья, все замолвим за них слово, пусть отдадут хоть пустой
мешок и то, что осталось !
Пошли мы, человек десять, я впереди, как староста, за мной "большая
интеллигенция". Абудеев — один из саранских мещан, который занимал
раньше высокое положение начальника статуправления, и ещё семь-восемь
таких же "антеллигентов". По камере тяжело было передвигаться, она была
набита, как бочка селёдкой, некуда было ступить. Наступали то на ноги,
то на головы, шли не оборачиваясь. Дошёл я до рецидивистов и говорю им :
— Мужики, эти лепёшки верните хозяевам !
Встал Столбов и спокойным голосом спросил :
— Тебе ?
— Нет, вот им !
— Так у них ещё есть ! Ещё четыре мешка у них ! А если тебе надо, если
голодный — на ! Хавай и ты ! А Сидора Ивановича защищать тогда не
подходи, а то наживёшь неприятностей !... — и сел спокойно до-едать.
Мне стало неудобно от того, что меня, как старосту,
ослушались,
и я говорю тем, кто за спиной :
— Парни, заберите мешок ! — оглядываюсь, а позади никого нет ! Все
вернулись на свои места с полпу-ти, бросили меня ! Вот такая "вонючая
антеллигенция" ! В тот момент, если бы он был под рукой, раз-давил бы
этого Абудеева, он первым шёл за мной ! Со злости сказал Столбову :
— Молодец ! Всегда так и делай ! — и, как побитая собака, поплёлся на
своё место...
Однажды непривычно тихо открылась дверь камеры и так же тихо вошёл в
мордовской белой рубахе, в лаптях, в картузе, высокий бородатый дед.
Перекрестился в угол, огляделся, где есть местечко, и сел. Спросили, как
его зовут, за что взяли ? Он приветливо ответил :
— Брат Капитон.
— Кому брат ?
— Христосу. За это и взяли.
Капитон не скрывал, что он баптист и брат для всех. Никому не делал зла,
а помочь готов всегда и всем. Приятное впечатление произвёл наш
новый сокамерник, правда, смотрим : не перестаёт чесать
бороду, голову, пах... Осмотрели его бороду — там вши кипмя кипят !
— Капитон, да ты вшивый !
— Что поделать, знать, так богу угодно !
Крикнули коридорного и его силком забрали в баню, обрили бороду и
голову, помыли и дали выстиран-ное бельё.
Но когда его обратно завели в камеру, то мы его не узнали. Он плакал !
Коридорный рассказал : у него на груди на длинной серебряной цепочке
висел большой серебряный крест с килограмм весом. Крест купило
"общество", а он был старшим среди братства. Теперь он был без креста.
На предыдущую
страницу
На следующую
страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
