|
На прогулке виделись со знакомыми, они смотрели в окно и знаками
показывали, кто ещё и где сидит из наших. Однажды Пьянзин шепнул,
чтобы я специально проштрафился и тогда меня посадят во 2-ю камеру.
Это была камера для штрафников. Выходя на прогулку и возвращаясь с неё, мы видели, что эта самая большая
камера
была переполнена. Пар из неё шёл
днём и ночью. Люди сидели друг на друге. Они раздевались и оставались в
одних трусах, по телу ручьём тёк пот, время от времени приходилось
вытираться полотенцами, выжимая их себе под ноги. Находилось там
около ста пятидесяти человек, а параш было только два ведра, которые
быстро переполнялись, и содержимое через края
текло
под си-дящих рядом.
Вскоре я оказался в этой камере.
На следующий день привели Пьянзина —
Георгий Абрамович
своему надзирателю на голову
надел парашу, и его тоже перевели сюда на месяц и лишили передач...
Достоинством этой камеры было то,
что нас было много. Кроме того,
мы могли видеть
всех, кто шёл на прогулку и в туалет. Водили и нас в туалет, а там была возможность поговорить со знакомыми : задер-живались возле туалета сколько могли, беспрепятственно и безнаказанно, т. к. людей было много, а дырок в полу
всего пять. Пока стояли в очереди — общались с кем хотели. Бестолковым охранникам и в голову не приходило, что тем, кому
нужно было переговорить, достаточно было проштрафиться и по-жалуйста —
говори с кем хочешь !
Вот и мы, шедшие по одному делу, решили встретиться. Дня
через два-три в нашу камеру
перевели Атянина, Белова, Салдина Сергея, Нарушевича П. И.
(из облоно), Сибиряка Иллариона. Говорили о про-токоле, листы которого я
подписал. Все удивлялись моей наивности и тому, как меня обманули, потом посоветовали, чтобы я любыми путями и способами довёл до сведения
наркома всю историю с прото-колом. Так я и сделал. Помог Пьянзин, и вот
как : ему жена Дуся передавала бельё в маленьком чемо-данчике (штрафникам
тоже разрешалось передавать бельё из дому), в чемоданчике в одном из
уголков вынимался гвоздик и под дерматин можно было засунуть крошечную
записку из папиросной бумаги. Он рассказал про этот секрет, и я написал
Кире : "Передам постирать свой пиджак, в правой поле под под-кладкой
тряпочка, на которой написано письмо (бумага при обыске шуршит). Передай его наркому и меня
тотчас отпустят". Эту записку Дуся передала моей жене, потом передала и
мой клетчатый пид-жак с письмом наркому НКВД,
написанное кровью из пальца. В письме я написал : "Если до 25-го де-кабря
не вызовите, повешусь в камере"!
В камере мы все собирались в одном месте, сидели, разговаривали...
Однажды заводят Рогалёва,
сту-дента, моего товарища по пединституту. Его уже осудили. Дали 7 лет за спор
: в общежитии поспорили, поможет ли наш корабль, если SOS подаст
фашистский корабль, Рогалёв сказал, что должен помочь, ведь сигнал-то
международный, его однокурсник Кабанов написал на него донос : "Рогалёв
агитировал за помощь фашистам". В итоге — 7 лет ! Но позже
его оправдал Верховный суд. А Кабанов умер уже после войны, сволочью он был,
знаю !
Здесь
же я встретился с Давалкой Перхляйской
(провались она...).
2-я камера
находилась в обширных помещениях бывшего милицейского Красного уголка,
разделённого на камеры, и из своей камеры я
разговаривал с соседней женской камерой. И меня полюбила девушка-воровка.
Мы с ней беседовали
через
стенку, договаривались, что на этап
пойдём
вместе и в лагере будем жить, как муж с женой. Сквозь щёлочку касались
друг друга пальцами, она даже показывалась мне нагой : вставала на стол,
а я разглядывал её через ту же щёлочку. Девица по виду была уже старовата, большегрудая и толстоза-дая. Я думал, что она шутит со мной, но она не
шутила, просила тоже показаться. Мы на прогулке ходи-ли парами,
последним в одиночку ходил только Аблам, его привели сюда прямо с
вокзала, грязного, в замызганной шинели, без носков. Лицо немытое с
полгода, лысый, нос картошкой, — на него просто смотреть и то было было страшно !
Ко всему прочему, он был ещё рябой и одноглазый
—
одна глазница его была перевязана
чёрной тряпкой. Я и сказал девице :
— Посмотри на меня, я самый последний хожу на прогулке !
Пришли в камеру, она вопит :
— Ты чего !? Это же не ты ! Я тебя уже давно знаю ! Ты был в трикотажной
рубашке,
в клетчатых брюках и
с
галстуком ! И волосы у тебя волнистые !
— Откуда же ты меня знаешь ?
— Знаю, вот и пойду с тобой на край света ! А с тем лысым я и рядом не
сяду...
Оказалось, что в женской камере сидела одна учительница, которая знала
меня раньше. Она и показала меня воровке-рецидивистке.
Однажды познакомился с Чекмарёвой, девушкой
лет
шестнадцати,
почти ребёнком. Она разносила ба-ланду. Как-то налила гущи побольше
и сказала :
— Говорят, ты мой крестный...
— Почему это ?
— А вот почему !
И рассказала : в зубополянском книжном магазине выносили в сарай книги
арестованных писателей и жгли их там. Мои тоже вынесли. И кто-то шутя
прицепил мой портрет, вырванный из одной книжки, на спину девчонке. Она носит
стопки книг, ходит туда-сюда по двору с картинкой на спине,
видит, что ребята смеются, но не знает над чем. А тут как раз заглянул райуполномоченный и спрашивает :
— Что там у тебя на хлястике ?
Взял, разглядел, узнал :
— Ага, врага народа демонстрируешь... Хорошо ! Хорошо !
Пришли два опера и забрали её. Присудили ей 3 года ! Месяц она уже
отсидела.
— Ох, как долго ещё сидеть ! — вздохнула симпатичная девчонка.
Мне как ударило в голову : вот что творится, я жду, когда меня домой
выпустят, а тут, оказывается, из-за меня ещё людей сажают !...
Однажды завели молодого парня, и я обомлел : ну точь в точь я сам и даже
волосы такие же волнис-тые.
Он тоже уставился на меня. Спрашиваю :
— Ты откуда ? За что ?
— Из Темникова. Из-за тебя.
— Как так ?
— А вот так. Это ведь ты мордовский писатель Пётр Левчаев ?
— Да !
— Ну вот как раз из-за тебя я сюда и попал ! Был завучем в средней
школе. Однажды вечерком выпили с коллегой и поссорились. А утром пришёл
райуполномоченный, нашёл в шкафу твою неразрезанную ещё книжку, "Начало"
называется. Я только название и знал, не читал ещё. Нашли
— и сразу прото-кол : так и
так, в такой-то средней школе завуч хранит в библиотеке
контрреволюционную литературу — книгу врага народа Петра Левчаева ! А я
эту книгу даже в руки не брал. Дали 5 лет. Из-за тебя !
В ушах зазвенело, меня всего затрясло : "Враг народа ! Неужели про меня
такие слухи распускает Ко-лишкин !? Ах, так ! Ну, если ещё раз
встречусь с тобой, плюну прямо в глаза !"...
И ещё как-то завели мужика, даже ещё не обритого наголо. Сел на порог,
затих и стал разглядывать ме-ня. Я тоже смотрел, смотрел на него и
потихоньку подошёл. Он спрашивает :
— Это ты мокшанский писатель Пётр Левчаев ?
— Я !
— Ой, да ты совсем мальчишка, фу ты... а я думал, что ты страшный и
старый !
— А почему ты так думал ?
— Да прорабатывали в райактиве, мол, продал ты
Финляндии
всю Мордовию за 300
рублей золотом !
Мужик смотрел на меня во все глаза, не верил, что такой щенок, как я, мог
продать всю Мордовию и всего-то за 300 рублей... У меня опять защемило сердце :
"Из-за меня устраиваются проработки на засе-даниях райактивов, людей
сажают в тюрьму, а я ничего не знаю ! У меня ещё даже и следствие не
за-кончилось, ещё протокол как следует не подписал !"
На предыдущую
страницу
На следующую
страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
