|
Здесь я встретился с инженером, который построил республиканскую
больницу в виде свастики. Суд над ним продолжался три дня, в ходе его у него была
возможность поговорить с женой, и через него, и через его жену я передал
письмо для Киры на папиросной бумаге. В письме написал, что прошу еду
буд-то бы для инженера. Эта затея удалась. Кира прислала большую
передачу.
Дня через два выкрикнули меня на допрос. Давно, уже с месяц не вызывали,
думал, уже забыли про меня. За это время мы с Бебаном перевели на
мокшанский язык несколько произведений Пушкина, Лермонтова, есенинское
"Письмо матери"... Когда переводили, дали друг другу клятву : если
кому-ни-будь из нас удастся выйти отсюда, то напечатаем на воле переводы
под буквами "Б" и "Л". И вот вдруг меня вызывают на допрос. Пошёл.
Залезаю в
машину-"душегубку", а там уже сидит И. Д. Ильки-нов. Узнали друг друга,
обнялись.
— И тебя тоже ?
— И меня !
— Держись, Петя ! — говорит он мне, как родной отец. Отвечаю :
— Хорошо.
А сам думаю: "Держусь уже... ". Эх, сколько раз уже укорял себя за те
подписи под протоколами допро-сов !
Привезли нас, провели мимо кабинета Колишкина ! "С чего бы это ? Куда же
меня ведут ? Зачем ? Мо-жет, домой ?" Завели в комнату, смотрю, сидит
незнакомый парень в гражданском. Спрашивает :
— Кто с тобой
сидит в камере ?
Я назвал человек пять, но не с той стороны, где находился Бебан. А он
опять :
— А кто с другой стороны ?
— Бебан… — он не дал мне продолжить, прервал :
— А кто вас так посадил
— вместе
?
Я чуть не засмеялся, ответил :
— Конечно, вы.
Он глянул сначала сердито, потом спохватился и спросил :
— Откуда и как ты знаешь Бебана ?
— Знаю, как хорошего советского поэта.
— А чего плохого о нём знаешь ?
— Ничего !
Он долго молчал, курил. Кинул и мне папиросу. Я поблагодарил и сказал,
что не курю.
— Хорошо, иди,
—
сказал он. И загремел я опять в камеру, но не к Бебану, а в 12-ую, к Атянину ! Здесь были нары, под которыми жили полчища тараканов.
Выползали
они
ночью. Когда я вошел — зашурша-ли обратно под нары. В камере проснулись
спящие, стали меня разглядывать. Атянин узнал меня, поса-дил рядом, и я
тотчас ему рассказал всё, что наделал. Он улыбнулся :
— Да ты сдурел, что ли ?
И больше ничего не сказал, уложил рядом с собой
— он был старшим по камере.
Утром из под нар вылез Берлявский, еврей, работал
в Мордгизе
экспедитором. Спрашиваю у Атянина :
— За что его туда ?
Оказалось, что его
на 5 ночей под нары — за то, что
отрезал кусок от мыла и спрятал для себя, —осу-дил
товарищеский суд .
В этой камере я встретил Сибиряка Иллариона Сергеевича — директора
научно-исследовательского института мордовской культуры, Орешкина —
чемпиона Мордовии по шахматам, играл потом с ним в хлебные шахматы. В
этом же коридоре в 4-ой камере сидели воры. Однажды они стали шуметь, требо-вать прокурора. За это их наказали
— не выпускали 3 дня в
туалет... Ещё одно ЧП. Рядом с нами кто-то сидел в одиночке, однажды
слышим : ревёт, визжит, как резаная свинья, в горле что-то булькает. Вече-ром разносчик шёпотом рассказал, что тот перерезал себе горло. Таких
случаев было немного, но всё-таки случались : то чего-нибудь выпьют, то
повесятся, то перережут себе горло. А один молодой парень выбросился с
3-го этажа. Поэтому смотрели за нами очень бдительно, перестали в камеру
давать ме-таллические ложки-миски. Даже срезали железные пуговицы со
штанов. А в передачках потрошили па-пиросы, отрывали мундштуки, ломали
баранки, лепёшки, резали на четыре части яйца, процеживали молоко,
крошили всю еду. Много жалоб на волю уходило на следственные органы,
из-за этого рвали всю бумагу, газеты, в которые были свёрнуты передачки,
а то и вовсе не передавали бумагу в камеры. Поэтому курящим приходилось
сворачивать сигареты из табачных пачек, из картонных козырьков
кар-тузов. Но всё равно заключённые как-то ухитрялись доставать бумагу,
карандаши и писали письма в Москву Сталину, Ворошилову, генеральному
прокурору, Калинину... Писал и я, и однажды вызвал ме-ня Колишкин,
достал из своего стола мои заявления, штук восемь, показал и порвал на
моих глазах, выбросил в мусорную корзину.
— Клевета на органы следствия ! — выкрикнул он высоким голосом. — На 10
дней в изолятор !
И забрали меня обратно в городскую тюрьму в изолятор. Время было жаркое
и душное, а здесь было вдвое прохладней, чем в камере. Я обрадовался :
"О, да здесь как на курорте !" Человек, который здесь уже сидел, тяжело
вздохнул, ухмыльнулся и сиплым голосом произнёс :
— Да хорошо бы чтоб провалилось сквозь землю это место !
Познакомились : это был вор Столбов, недавно освобождённый из лагеря на
Беломорканале. Успел до-ма пожить с месяц и опять попался. Но оказалось,
что человек он был неплохой. Утром принесли две пайки по 300 г. Я
отказался — объявил голодовку. Тогда он сказал, что свою пайку тоже не
берёт : мол, если возьмёт, то моей голодовке будет грош цена. Я удивился
:
— Почему ?
— Да скажут, что мы мою пополам
делим.
Вечером нас выпустили из изолятора ! Потом я
ещё
не раз удивлялся честности некоторых воров-реци-дивистов. Но об этом в
своё время : тюремные и лагерные стёжки-дорожки у меня очень и очень
длин-ные...
Передачи
в
камеру
приносил Сафонов — посопский парень. Передний зуб у
него был сломан, одет он был в сине-линялые
штаны,
широкие, как мешки, и такой же
пиджак.
Тем арестантам, у кого окна ка-мер выходили во двор, было видно, как
этот поганец рылся в корзинках и авоськах, брал яйца, мясо, колбасу и
засовывал в свои мешковатые штаны. Видели и как только его не обзывали
за это в глаза ! А Он только гыкал. На прогулку выводил тоже он : захочет
— одну камеру оставит во дворе подольше, другую выводит и
сразу же заводит обратно. У него над нами была власть ! Бывало, тех, кто обзывал его, не зная его тюремных обязанностей, он вообще
оставлял
без прогулки. Многие грозили ему, я тоже не раз это делал, и
он
меня тоже оставлял без прогулки. Но отомстить этому ублюдку так и не удалось.
На предыдущую
страницу
На следующую
страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П. И. Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|
