ПАСТУХ В ТАТАРСКОЙ ДЕРЕВНЕ
Пастушок ! Сколько нужды и лишений достаётся ему ! Солнце ещё не взошло,
а он уже в поле, солнце сядет, а он ещё в поле. Все ветры, все дожди и
ненастья испытывает он. Не видит ни праздников, ни выходных. Всегда в
поле со стадом, всегда бегает за скотиной.
"Пёто-о-р Юваны-ы-ч !" — голос Баярчика, как звонок в голове, доставал
меня. Проснусь, а глаза ещё закрыты, выхожу, а сон не проходит. Так и
иду сонный, спотыкаясь... Есть пастухи овец, пастухи ко-ров, но
свинопасы самые прóклятые люди !
За свиньями начинаешь бегать ещё от ворот дома, и так целый день — пока
не пригонишь их домой. Я уже изучил характер каждой свиньи : были и
спокойные, и такие, что так и норовили домой убежать. Бегаю, грожу им
как разбойникам кнутом и палкой. Глядь, а уж какая-нибудь несётся шеметом, только острые уши торчат. Пастухи овец и коров могут отдохнуть
в середине лета. Когда солнце поднимается выше роста двух деревьев, то
коровы и овцы идут в стойло или лезут в воду и сидят, лежат до тех пор,
пока солнце не опустится опять до высоты двух деревьев. А пастухи в это
время спят или плетут лапти с ситечками. А хотят
—
купаются, хотят
—
так валяются.
Ну, а свиньи не дадут отдохнуть ни минутку, так и гляди, чтобы не
убежали. Из-за этих свиней мой дру-жок-пастушок Ермож даже из села
сбежал, неизвестно было, где он. Хотел и я сбежать, но куда !?
Меня вместо Ерможа наняли пастухом, а точнее — подпаском к коровьему
пастуху в татарское село Сургодь, далеко от нашего села. Вот где для
меня наступили настоящие испытания и мучения !
Кормили нас по очереди
по дворам.
В
одном доме
кормили плохо, а в другом — ещё хуже. "Чем
бога-ты, тем и рады !" — говаривали хозяева скота каждый вечер и кормили
картошкой в мундире и кис-лым, как уксус молоком, от которого и кишки
съёживались.
Утром опять то же самое да ещё заплесневелый хлеб. Это
—
одна сторона жизни пастушка в Сургоди. А вот другая. Само село было в
низине, конец села, по которому гнали стадо, заканчивался болотистым
местом, там была сделана гать : настелены ветви деревьев и сверху
засыпаны землёй. Но земля была давно вытоптана и превратилась в грязь, и
после дождя там вообще невозможно было пройти. Это был ад. И не раз
случалось, что в этот "ад" проваливались несколько коров и овец...
А вот третья : поле около села было голое, как сковорода, не было ни лесочка,
ни деревца, ни травин-ки. И пока скотина пройдёт-пробежит это поле не
опуская головы, бежим и мы с пастухом дедом Се-мёном. Стадо наше большое,
почти триста коров, и как припустится оно по полю, так я придерживаю его
спереди, а дед Семён сзади приглядывает. И так каждый день.
Гоняем стада до осени, пастухи коров и овец, по тому же полю, по той же
"карте". До тех пор, пока не пройдёт жатва, пока не уберут рожь.
Уставал я до упаду. А село было богатое, сами татарки ходили в высоких
резиновых галошах, а я в сво-их вечно не высыхающих лаптях. Одно
грело душу — что я пас за двадцать пять пудов ржи. Когда меня нанимали,
то пуд стоил целковый, а к осени цена поднялась до пяти рублей. "О !
Если продать, то мож-но взять сто двадцать пять рублей !" — радовался я.
Таких денег я никогда не видел. Думал : "Куплю сапоги, новый тулуп,
шаровары и на следующий год уеду в Саранск учиться !"
Тут ко всему и дела наши пошли
лучше
: сжали рожь, и мы вышли в более просторное поле, и коровам было, что
поесть. Это поле было выше, туда надо было подниматься по холму, а на
холме росли густые ореховые кусты. На том же холме находилось ещё
татарское кладбище, туда стадо пускать не разреша-ли, да и сами татары
туда без повода не ходили, поэтому орехи были нетронутые. Однажды
забрело ту-да стадо, и когда я торопливо побежал его отогнать, то
увидел, что кусты усыпаны спелыми, жёлтыми, отборными орехами. Связки
были большими и полными. И забыл я про коров, стал собирать орехи, а они
до того спелые, что едва сами не падают. Наполнил я карманы и пазуху,
вышел из кустов, а тут, как на грех, идут татарки с ржаного поля.
Увидели они меня с орехами, собрались вокруг человек де-сять и давай
вопить : "Вай, Петька, Петька, как минёга ты согрешил ! Сколько орехов с
могилок сор-вал, сколько душ ты погубил ! Брось эти орехи, проси у Бога
прощения ! Положи руки на сердце, закрой глаза и молись долго-долго !
Бог простит !"
Испугался я, но не бога, а татарок
—
если бы я ослушался, боюсь, они меня могли бы побить. Высыпал орехи, но ... в
укромное местечко. Как только татарки от меня отстали, так я всё собрал.
И так с неде-лю, проходя мимо кладбища, я набивал карманы спелыми
орехами. Бог меня за это не наказал.
Приходил меня навещать дядя Карп. Он постоянно работал в Московской
области, пилил дрова и до-мой почти не приезжал. Теперь он достиг
возраста служить в Красной Армии, и его вызвали домой. По дороге в
Спасск он нашел меня в поле, дал гостинец — морковку и недокуренную
самокрутку — и ушёл. Я ещё не курил, но сейчас жадно затягивался...
Карп ушёл и скоро скрылся из вида, а у меня ещё тлела цигарка, ещё шёл
дымок, и мне казалось, что Карп ещё со мной. Но вот окурок погас, и я не
сдержал слёз, заплакал в голос и наревелся вдоволь. Очень уж соскучился
я по дому, жалко было, что Карп ушёл. Так бы и полетел за ним. С тех пор
я стал курить. Однажды, проходя мимо магазина, нашёл, как нарочно,
ржавый гривенник, отчистил его и ку-пил пачку махорки, бумагу и спички.
И с тех пор, как вспоминал про дом, про маму, так и закуривал. И
казалось, что горький комок отступал от горла...
После жатвы пришла меня навестить и мама, но лучше, как говорится, не
приходила бы. Дело шло к осени, почти беспрестанно шли дожди. В тот день
был такой ливень, что нам пришлось стадо возвра-щать в село. Вперёд, как
всегда, пустили овец и тут же за ними коров, и они затоптали много овец
в грязь. Выскочили татарки, накрытые кто плащом, кто бушлатом, бегут и
визжат истошными голосами, а одна, сноха Светлого татарина, прямо с
палкой на меня. Я не ожидал ничего плохого
— Светлого та-тарина считал
почти роднёй. Когда был жив отец, он бывал у нас, менялись лошадями,
продавали ма-хорку, по неделе-две жил у нас. Думал, что и сноха его
меня не тронет, что-то сказал ей по-татарски, пожаловался на грязь, на
гать. А она бежит в одной рубашке, что-то бормочет и как треснет меня
пал-кой по лбу ! Я так и упал без чувств лицом в грязь...
Мама шла по грязи почти сорок километров, пришла промокшая до нитки и
ждала меня у Фатимы, где я ночевал. Пришли овцы, пастухи, пришёл мой
хозяин, а меня нет. Мама пошла
меня
искать. Нашла на гати, лежащего, и с
окровавленной головой. Потом рассказали, как мама кричала : "Убили моего
сы-ночка, убили !!!"
Прибежали люди, пришёл новый учитель Бикмаев, он был старшим батрачкома.
Заставили Светлого татарина запрячь коня и привезли меня домой к Фатиме.
Мама всю ночь переживала, охала да вздыха-ла надо мной, а утром меня
отвезли в больницу в Торбеево. Там смазали и перевязали мне голову,
вы-шел я на улицу, а моего возчика и след простыл
—
уехал. У Фатимы меня ждал Бикмаев. Вместо меня он велел послать пасти
сына Светлого татарина, записал меня в профсоюз и велел сегодня
отдыхать. А если кто ещё тронет — сообщить ему. Мамы уже не было. Пришла
с такой дали, а мы и не повидались почти. Сын моего хозяина погрузил
сколько-то зерна и повёз, и маме ничего не оставалось, как идти с ним. Я
понимал с какой печалью и каким сердцем ушла домой старенькая мама.
Пришла с такой дали и с мучениями, а ушла, даже не зная, что со мной,
поправился ли я.
А я выздоровел, возмужал, несмотря на все невзгоды и лишения. После
всего этого мама часто вспоми-нала эту мою работу и хвалилась, что её
сын заработал хлеба почти на три года.
На предыдущую
страницу
На следующую
страницу
Не публиковавшиеся ранее мемуары писателя
П.И.Левчаева, написанные в 1983 г.,
предоставлены для публикации на сайте "Зубова Поляна" внучкой писателя
@Кусакиной Н.Н.
Перевод с мокша-мордовского Кузевой С.И.
|